Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

Были ли эти люди порочными по своей природе? Пусть философы ответят на этот вопрос. Но одно не вызывает сомнений: они не вступали в семейные отношения и не растили детей. Напротив, они радостно перепархивали с места на место, словно мотыльки, в течение примерно двух лет, а потом это кружение прекратилось. Этель Такерман разошлась с Лэйном Кроссом, так как обнаружила, что он изменяет ей с Ирмой Оттли. Ирма и Блисс Бридж отдалились друг от друга, и последний перенес свои страстные притязания на Джорджию Тимберлейк. Стефани Плэтоу, которая была более самостоятельной личностью, в своих поступках была и более непоследовательна. Ее роман с Гарднером Ноулзом начался, когда ей было около двадцати лет. Через некоторое время Лэйн Кросс, со своим довольно искренним стремлением к артистизму и театральности и более зрелым возрастом – ему было сорок лет, а молодому Ноулзу лишь двадцать четыре года, – показался Стефани более привлекательным, и он ответил взаимностью. Последовал необязательный, но страстный союз, который казался важным, но на самом деле не был таким. Стефани начинала смутно понимать, что на самом деле где-то есть настоящий мужчина, гораздо более замечательный, чем ее любовники. Но это было лишь мечтой. Иногда она думала о Каупервуде, но он казался ей слишком поглощен серьезнейшими делами, невероятно далекими от романтического мира любительского театра, в котором она обитала.

Каупервуд составил свое первое настоящее впечатление о Стефани на спектакле «Актеров Гаррика», куда он однажды отправился вместе с Эйлин на премьеру «Электры». Она особенно понравилась ему в роли Электры, и он счел ее игру замечательной. Однажды вечером, вскоре после этого события, он увидел ее в собственном доме, рассматривавшей коллекцию нефрита, особенно браслеты и сережки. Ему понравились пританцовывающие ритмичные движения ее тела. Внезапно к нему пришло осознание, что это замечательная девушка, которой, возможно, суждено большое будущее. В это же время Стефани думала о нем.

– Вы находите эти вещицы интересными? – поинтересовался он, остановившись рядом с ней.

– Думаю, они восхитительны. Вот эти, темно-зеленые, и этот белый, с ярким сливочным оттенком! Могу представить, как прекрасно они бы смотрелись в китайской обстановке. Мне всегда хотелось, чтобы мы могли поставить китайскую или японскую пьесу.

– Да, эти серьги очень хорошо смотрятся с вашими черными волосами, – сказал Каупервуд.

Раньше он никогда не снисходил до замечаний насчет ее внешности. Стефани обратила на него взгляд своих почти черных глаз, бархатных с темным сиянием изнутри, и он заметил, как они прекрасны и как хороши ее руки, смуглые, как у малайца.

Он больше ничего не сказал, но на следующий день Стефани доставили на дом неподписанную шкатулку с нефритовыми сережками, браслетом и брошью, украшенными резными китайскими иероглифами. Стефани была вне себя от восторга. Она взяла их в руки и поцеловала, потом надела сережки и браслет, приколола брошку. Несмотря на опыт своих отношений с друзьями и родственниками, с коллегами по сцене и двумя любовниками, она все еще была неискушенной в повседневных делах. Ее сердце, по сути, оставалось невинным и романтичным. Она еще никогда не получала ценных подарков, даже от ее родителей. Ее деньги на карманные расходы до сих пор составляли жалкие шесть долларов в неделю, не считая одежды. Рассматривая в уединении своей комнаты эти чудесные вещи, она удивлялась неожиданно заинтересованному отношению Каупервуда. Разве мог такой серьезный деловой человек вдруг заинтересоваться ею? Она слышала, как отец говорил, что Каупервуд становится очень богатым и влиятельным человеком. Или она все-таки была большой актрисой, как говорили некоторые люди, и в конце концов привлекла к себе внимание сильных мира сего вроде Каупервуда? Она слышала о Рашели, о Нелли Гвинн, о божественной Саре Бернар и ее любовниках. Она взяла драгоценные подарки и заперла их в черной металлической шкатулке, где хранились ее секреты и другие безделушки.

Безмолвное принятие этого дара было достаточным указанием ее расположения для Каупервуда. Он терпеливо ждал, пока однажды в его контору (а не домой) пришло письмо, адресованное «лично Фрэнку Алджернону Каупервуду». Оно было написано мелким, четким почерком.

«Не знаю, как отблагодарить вас за этот замечательный подарок. Я не ожидала этого, но знаю, что вы прислали эти вещи. Я принимаю их и буду с удовольствием носить. Это очень приятно и мило с вашей стороны.

Каупервуд разглядывал почерк, бумагу и изучал стиль письма. Для девушки, которой недавно исполнилось двадцать лет, это было разумное, сдержанное и тактичное послание. Она могла отправить письмо в его дом. Он подождал еще неделю, а затем обнаружил ее у себя дома во второй половине дня. Эйлин уехала в гости, а Стефани делала вид, будто дожидается ее возвращения.

– Было приятно увидеть вас у этого окне, – сказал он. – Вы прекрасно вписываетесь в обстановку.

– Правда? – Ее темно-карие глаза полыхнули огнем. Стена за ее спиной была обшита панелями из темного дуба, озаренного лучами зимнего солнца.

Стефани Плэтоу была очень нарядна. Густые, коротко стриженные черные волосы над низкой челкой были перехвачены открывающей ушки алой ленточкой. Ее гибкое тело, скульптурно округлое, было охвачено нежно-зеленым корсажем, по подолу черной юбки шли алые вставки; ее гладкие руки были обнажены по локоть. На запястье красовался подаренный им нефритовый браслет. Из-под юбки виднелись также нежно-зеленые шелковые чулки, а ноги, несмотря на морозную погоду, были обуты в легкие туфли с латунными пряжками.

Каупервуд вернулся в прихожую, чтобы повесить пальто, и с улыбкой вернулся обратно.

– Миссис Каупервуд дома?

– Дворецкий говорит, что она уехала в гости, но я решила, что могу немного подождать. Наверное, она скоро вернется.

– Вижу, вам понравился мой браслет?

– Он прекрасен, – ответила Стефани, наклонив голову и мечтательно разглядывая украшение. – Я редко надеваю его, но ношу в своей муфте. Мне очень нравятся эти украшения; мне нравится держать их в руках.

Она открыла маленькую замшевую сумочку, где лежал носовой платок и блокнотик для записей, который она всегда носила с собой, и достала брошку и серьги.

Каупервуд преисполнился непривычным воодушевленным чувством от этого проявлении реального интереса к искусству. Ему самому очень нравился нефрит, но еще больше ему нравилось, что он может разделить радость обладания. Можно было сказать, что юность и надежда – особенно в сочетании с девичьей красотой и честолюбием – глубоко трогали его. Он с готовностью откликался на ее побуждение оставить какой-то след в этом мире и смотрел на бойкое, эгоистичное тщеславие добрым и терпимым, почти отеческим взором. Бедные маленькие существа, вырастающие на древе жизни; им суждено скоро сгореть и исчезнуть. Каупервуд не знал балладу о розах былых времен, но, если бы знал, она бы ему понравилась. Он не хотел бездумно срывать эти цветы жизни, но, если их вкусы и характеры тянулись к нему, они могли рассчитывать на его сочувствие. По своей натуре он был щедрым человеком, когда это касалось женщин.