Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Ну, конечно, – отрезала она. – Ладно, можешь держать свои чувства при себе. Иди к черту! Говорю тебе, иди к черту! – Ее глаза сверкали.

Теперь он стоял на ковре посреди комнаты, одетый с иголочки, и Эйлин смотрела на него, энергичного, мужественного, привлекательного, – на своего прежнего Фрэнка. Она в очередной раз пожалела о своей неверности и возмутилась его равнодушием. «Бессердечная скотина!» – хотела она добавить, но сдержалась. У нее перехватило дыхание, глаза наполнились слезами. Ей хотелось подбежать к нему и сказать: «О, Фрэнк, разве ты не понимаешь, почему это произошло? Ты же будешь снова любить меня?» Но она опять сдержалась. Ей казалось, что он может понять, что на самом деле он понимает. Но так или иначе он не останется верен ей. Она бы с радостью бросила Линда и любого другого мужчину, если бы он только нашел нужные слова, если бы он искренне хотел вернуться к ней.

Вскоре после этой утренней сцены в ее спальне Каупервуд ознакомил Эйлин со своей идеей переезда в Нью-Йорк, указав на необходимость достойного размещения своей постоянно расширявшейся художественной коллекции и на то, что это даст ей еще одну возможность войти в светское общество.

– Итак, теперь ты намерен избавиться от меня в Чикаго, – заметила Эйлин, не подозревавшая о существовании Бернис Флеминг.

– Ничего подобного, – мягко отозвался Каупервуд. – Ты же видишь, как обстоят дела. У нас нет никаких шансов вписаться в приличное чикагское общество. Здесь у меня слишком много недоброжелателей. Если у нас будет большой дом в Нью-Йорке, какой я собираюсь построить, это само по себе послужит рекомендацией. В конце концов эти чикагцы не имеют представления о реальном великосветском шике. Тон задают восточные штаты, особенно высшие круги из Нью-Йорка. Если тебе будет угодно, я продам этот дом, и мы сможем жить там, по крайней мере на первых порах. Там я буду проводить с тобой столько же времени, сколько и здесь, а может быть, и больше.

Тщеславная душа Эйлин невольно потянулась к обширным возможностям, на которые он намекал. Этот дом стал для нее сущим кошмаром: местом забвения и дурных, болезненных воспоминаний. Здесь она сражалась с Ритой Сольберг; здесь она пережила краткий период светских приемов, которые вскоре прекратились; здесь она долго ждала возвращения любви Каупервуда, которой теперь уже не суждено вернуться во всем ее первоначальном блеске. Пока он говорил, она вопросительно, грустно смотрела на него, обуреваемая сомнениями. В то же время она не могла не подумать, что в Нью-Йорке, где деньги значили так много, с растущим богатством и престижем Каупервуда, она наконец сможет обрести достойное место в высшем свете. «Ничем не рисковать – значит, ничего не иметь» – гласил девиз, прикрепленный к ее грот-мачте, хотя ее снаряжение для той жизни, к которой она теперь стремилась, было лишь плодом ее фантазий, – крашеные деревяшки да мишура. Тщеславная, блистательная Эйлин, исполненная высоких надежд! Но как знать, как знать.

– Прекрасно, – наконец сказала она. – Поступай, как знаешь. Полагаю, я смогу жить там точно так же, как и здесь, – одна.

Каупервуд понимал причину ее терзаний. Он знал, что происходит у нее в голове и насколько тщетны ее мечты. Жизнь научила его тому, насколько удачными и благоприятными должны быть обстоятельства, которые позволили бы женщине с ее недостатками проникнуть в холодный высший свет. Но, несмотря на свое мужество, он не сказал бы ей об этом даже ради спасения жизни. Он не мог забыть, как однажды плакал на ее плече за мрачной решеткой исправительной тюрьмы Восточного округа Пенсильвании. Поделиться с ней своими сокровенными мыслями было равносильно предательству перед самим собой. В новом особняке она может лелеять мечты о блистательном появлении в нью-йоркском высшем обществе, лелеять оскорбленное тщеславие и утешать свое расстроенное сердце, а между тем он будет ближе к Бернис Флеминг. Что бы ни говорить о извилистых дорожках человеческого ума, они свойственны всем людям, и Каупервуд не был исключением. Он все видел, все понимал и рассчитывал на простые человеческие качества Эйлин.

Осложнения, сопровождавшие многочисленные любовные романы Каупервуда, иногда заставляли его гадать, существует ли какое-то физическое удовлетворение или душевное спокойствие за пределами моногамных отношений. Хотя миссис Хэнд уехала в Европу в разгар скандала, связанного с ее именем, после возвращения она попыталась встретиться с ним. Сесили Хейгенин пользовалась любой возможностью писать ему письма с заверениями в своей непреходящей страсти. Флоренс Кокрейн настаивала на встрече с ним даже после того, как его интерес к ней стал иссякать. Со своей стороны Эйлин из-за своего двусмысленного положения и общего краха, недавно пристрастилась к спиртному. В результате неудачного романа с Линдом – ибо, несмотря на уступку, она не испытывала подлинного сердечного влечения, – и благородного отношения Каупервуда к ее неверности, она достигла состояния того внутреннего конфликта, при котором человек начинает заниматься желчным самоанализом; для более чувствительных или менее стойких людей это заканчивается распадом личности или даже смертью. Горе тому, кто верит в иллюзию, как в единственную реальность, и горе тому, кто этого не делает. На одном пути находится боль разочарования, на другом лишь сожаления.

После отъезда Линда в Европу, куда она отказалась сопровождать его, Эйлин увлеклась еще одним персонажем – скульптором по имени Уотсон Скит. В отличие от большинства творческих людей, он был единственным наследником владельца огромной мебельной компании, в управлении которой он отказался принимать какое-либо участие. Скит получил образование за рубежом, но вернулся в Чикаго с целью распространения высокого искусства на Западе. Крупный, светловолосый, полноватый, он обладал некоторой старомодной естественностью и простотой, привлекающей Эйлин. Они познакомились в салоне Риса Грайера. Чувствуя себя одинокой после отъезда Линда, – а больше всего она страшилась одиночества, – Эйлин вступила в связь со Скитом, но это не принесло ей особого душевного облегчения. Тот внутренний образец, тот вдохновляющий идеал, который определяет меру всех вещей, сохранял свою власть над ней. Кто не испытывал леденящего душу воспоминания о былых, лучших днях? Оно отравляет сегодняшние мечты, и этот призрак пустыми глазницами взирает на наши тщетные усилия продолжать жить полной жизнью. Представление о том, какой могла бы быть ее жизнь с Каупервудом, сопровождало ее везде, куда бы она ни была. Если раньше она лишь иногда позволяла себе сигарету, то теперь курила почти постоянно. Если раньше она лишь пригубляла вино, коктейли и бренди с содовой, теперь она пристрастилась к хайболлу – коктейлю с виски и содовой и пила его в количествах, несравнимых с обычной дегустацией. В конце концов пьянство – это состояние души, а не пристрастие к спиртному. Порой, когда она ссорилась с Линдом или находилась в подавленном состоянии, после нескольких порций спиртного ее накрывало волна меланхолического забытья. Она больше не страдала. Она могла заплакать, но слезы лились тихо и приносили облегчение. Ее печали были похожи на странные, манящие сны. Видения кружились перед ней, за ними она могла наблюдать со стороны. Иногда они и она (ибо она тоже считала себя чем-то вроде миража или зеркального отражения) казались сущностями иного мира, беспокойными, но не испытывающими жестоких страданий. Пресловутое «вино забвения» омывало и уносило ее душу. После нескольких более или менее случайных выпивок, когда она узнала, что хайболл действует как мягкое утешение, успокаивающее средство, алкоголь стал для нее спасением. Почему бы не пить, если это действительно приносит облегчение от любой боли? Выпивка не оставляла неприятных последствий, потому что виски разбавлялся большим количеством воды. Когда она оставалась в доме одна, у нее вошло в привычку брать из буфета спиртное и смешивать коктейль для себя или просить поднос с сифоном и бутылкой в свою комнату. Каупервуд, обративший внимание на постоянное присутствие спиртного в ее комнате и необычно обильные возлияния за обедом столом, сделал замечание по этому поводу.