Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Ну, хорошо, – наконец сказал он и нервозно потер руки. – Этого следовало ожидать. Я должен был догадаться. Другого выхода нет, но… – И не в силах сдержать жарких слез, наполнивших глаза, достопочтенный мистер Сласс подхватил свою шляпу и вышел из комнаты. Не стоит и говорить, что его гневные проповеди против Каупервуда отныне прекратились навсегда.

В результате всех этих мероприятий Каупервуд как никогда остро испытывал свойственное ему ощущение превосходства над другими людьми. Еще недавно ему казалось, что противники могут одержать верх над ним, но теперь путь был свободен. Его состояние в целом достигло двадцати миллионов долларов. Его коллекция живописи стала самой значительной на Западе, исключая национальные галереи. Он стал воспринимать себя как фигуру национального, возможно, даже международного масштаба. Однако он начал понимать, что какой бы полной в итоге ни оказалась его финансовая победа, скорее всего, они с Эйлин так и не будут приняты в высшем чикагском обществе. Он совершил немало скандальных поступков и оттолкнул от себя слишком многих людей. Как и раньше, он был исполнен решимости сохранить прочный контроль над развитием чикагского городского транспорта. Но при этом он уже во второй раз в жизни был обеспокоен мыслью, что из-за особенностей своего темперамента его брак сложился несчастливым образом, и ситуацию будет очень трудно исправить. Эйлин, при всех ее недостатках, была далеко не такой послушной и корыстолюбивой, как его первая жена. Кроме того, он чувствовал, что она заслуживает лучшего отношения с его стороны. До сих пор он не испытывал ни малейшей неприязни к ней, хотя она больше не была для него такой желанной, воодушевляющей и соблазнительной, как раньше. Он причинил ей много страданий, и ее отношение к нему было слишком критичным и осуждающим. Он был готов посочувствовать ей и покаяться в своих изменчивых чувствах, но что с того? Он ничуть не лучше нее мог обуздывать свои страстные порывы.

Со стороны Каупервуда положение осложнялось еще и тем, что ему в голову приходили чрезвычайно волнующие мысли о Бернис Флеминг. С тех пор как Каупервуд познакомился с ее матерью, он испытывал все большую душевную тягу к этой девушке, и это без единого обмена многозначительными взглядами или неосторожного слова. Существует неизменная красота, которая может быть облачена в лохмотья философа или в шелка и атлас изнеженной кокетки. Проявление этой красоты, которая находится превыше пола, возраста или богатства, сияло в развевавшихся волосах и синих глазах Бернис Флеминг. Визит Каупервуда в дом семьи Картер в Поконо был разочарованием для него из-за безнадежных попыток пробудить интерес Бернис, а с тех пор во время их мимолетных встреч она оставалась вежливо-равнодушной. Тем не менее он оставался верен своей настойчивости в преследовании любой добычи. Миссис Картер, чьи отношения с Каупервудом в прошлом были не вполне платоническими, приписывала его интерес к ней заботе о его детях, получивших жизненно важную перспективу на будущее. Бернис и Рольф ничего не знали о договоренности их матери с Каупервудом. Верный своему обещанию покровительства и содействия, он поселил миссис Картер в нью-йоркской квартире, соседствовавшей с пансионом ее дочери, где он воображал, что сможет провести много радостных часов в непосредственной близости от Бернис. Близость к ней! Желание пробудить ее интерес и пользоваться ее благосклонностью! Каупервуд не признавался даже самому себе, насколько важную роль это играло в появлении новой идеи, недавно закравшейся в его разум. Это была мысль о строительстве нового дома в Нью-Йорке.

Мало-помалу он утвердился в намерении построить дом в Нью-Йорке. Его чикагский особняк был дорогостоящей гробницей, где Эйлин горевала среди несчастий, выпавших на ее долю. Более того, помимо символа неудачи в светской жизни, дом превратился лишь в строение, далеко отстававшее от его грандиозных планов и размаха его воображения. Его второй дом, если он будет построен, станет блистательным монументом самому себе. В своих заграничных поездках он повидал множество великолепных дворцов, построенных и обставленных с величайшим искусством, доступным человеческой цивилизации. Его коллекция живописи, которой он безмерно гордился, продолжала расти и стала основой, если не содержанием для настоящего музея. В ней уже были собраны картины известных школ и направлений, не говоря уже о коллекциях нефрита, книжной иллюстрации, фарфора, ковров, гобеленов, зеркальных рам и редких скульптурных оригиналов. Красота этих вещей, упорные труды вдохновенных художников разных стран и эпох, иногда наполняли его легким благоговением. Из всех людей он больше всего уважал настоящих художников, мастеров своего дела, и преклонялся перед ними. Бытие было тайной тайн, но эти люди, посвятившие себя тихому поиску красоты, улавливали нечто такое, что было лишь смутно доступно его пониманию. Жизнь одарила их прозрением; их сердца и души были настроены на тонкие гармонии, о которых бренному миру ничего не было известно. Иногда, уставший после напряженного дня, он приходил по ночам в свою безмолвную галерею и включал свет, заливавший утешительное пространство, а потом садился перед каким-нибудь шедевром, размышляя о его природе, настроении, времени и человеке, создавшем его. Иногда это был один из меланхолических портретов Рембрандта, такой как «Портрет раввина», или задумчивое созерцание лесных ручьев Руссо. Серьезная голландская домохозяйка, изображенная с искренней точностью на одном из полотен Халса, вызывала у него наибольшее восхищение. Иногда он сидел перед картиной, дивясь пророческому мастерству, и тихо восклицал: «Чудо! Какое чудо!»

В то же время жизнь явно подталкивала Эйлин к переменам. Она находилась в особом состоянии, постигающем многих женщин, она пыталась заменить большой идеал более скромным, но чувствовала свои усилия тщетными. Что касается ее романа с Линдом, то, кроме временного облегчения и новых ощущений, которые она получила, она стала подозревать, что совершила серьезную ошибку. На свой манер Линд был восхитителен. Он мог развлечь ее такими впечатлениями, которые она не могла получить от Каупервуда. После того как они сблизились, он непринужденно и добродушно сообщил ей о своих любовных связях в Европе и в Америке. Он был настоящим язычником, Фавном, и в то же время всем своим существом принадлежал к великосветскому обществу. Его нескрываемое презрение ко всем, кроме одного или двух человек в Чикаго, которыми Эйлин втайне восхищалась и с которыми хотела познакомиться, его непринужденные упоминания об известных людях из восточных штатов, Лондона и Парижа значительно повысили ее самооценку. Как ни грустно, это навело ее на мысль, что она не унизила себя, поддавшись его мощным чарам.