Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Не слишком ли много ты пьешь, Эйлин? – спросил он однажды вечером, когда она пропустила очередной стаканчик виски, разбавленный с водой, и теперь задумчиво смотрела на кружевную скатерть.

– Разумеется, нет, – раздраженно ответила она, немного раскрасневшись и тяжело ворочая языком. – А почему ты спрашиваешь?

Она сама беспокоилась, что с течением времени алкоголь может испортить ей цвет лица. Красота оставалась единственной вещью, которая еще заботила ее.

– Я постоянно вижу бутылку в твоей комнате. Мне иногда кажется, что ты забываешь, сколько ты выпила.

Он старался быть тактичным, чтобы не сильно обидеть ее.

– И что с того? – сердито возразила она. – Даже если так, то какое тебе дело. Я могу пить и заниматься, чем мне хочется.

Ей доставляло удовольствие подначивать его, поскольку вопрос Каупервуда был доказательством его интереса к ней, по крайне мере, он не был совершенно равнодушен к ней.

– Зря ты так разговариваешь со мной, Эйлин, – сказал он. – Я не возражаю против того, чтобы ты умеренно выпивала, и полагаю, что тебе нет дела до моих возражений. Но ты слишком хороша собой и здорова, чтобы доводить дело до пьянства. Ты не нуждаешься в этом; кроме того, это короткая дорога в ад. Ты не в таком плохом состоянии. Боже милосердный! Многие другие женщины бывали в твоем положении. Я не собираюсь расставаться с тобой, если ты не хочешь покинуть меня. Я много раз говорил тебе об этом. Просто мне жаль, что люди меняются, но это происходит со всеми. Полагаю, я изменился, но это еще не повод для того, чтобы ты подрывала свое здоровье. Мне бы хотелось, чтобы ты так не убивалась из-за случившегося. В конце концов со временем все может выйти лучше, чем ты думаешь.

Он говорил лишь для того, чтобы утешить ее.

– Ох! Ох! Ох! – Эйлин вдруг начала раскачиваться, заливаясь бессмысленными пьяными слезами с такой силой, как будто у нее разрывалось сердце. Каупервуд встал.

– Не подходи ко мне! – выкрикнула Эйлин, внезапно протрезвев. – Я знаю, почему ты приходишь. Я знаю, как сильно ты заботишься обо мне и о моей внешности. Не беспокойся, пью я или нет. Я буду пить сколько захочу, или буду заниматься чем-то еще, если мне захочется. Если это помогает справиться с моим горем, это мое дело, а не твое!

В доказательство своих слов она смешала себе очередную порцию и выпила одним глотком.

Каупервуд покачал головой, пристально и печально глядя на нее.

– Это очень плохо, Эйлин, – наконец сказал он. – Прямо не знаю, что с тобой делать. Ты не должна доводить себя до такого состояния. Виски не приведет ни к чему хорошему. Ты просто испортишь свою внешность и будешь еще несчастнее.

– К черту мою внешность! – отрезала она. – Много хорошего она мне принесла!

Она поднялась из-за стола и вышла, испытывая смешанное чувство гнева и горечи. Через некоторое время Каупервуд последовал за ней и увидел, как она промокает глаза и пудрит нос перед зеркалом. На туалетном столике рядом с ней стоял полупустой стакан. Он смотрел на нее, ощущая свою беспомощность.

К его беспокойству за Эйлин примешивались мысли о призрачности надежд на отношения с Бернис. Она была необыкновенной девушкой, сложившейся зрелой личностью. К его удовольствию, во время нескольких недавних встреч она приветливо, по-дружески разговаривала с ним как с близким человеком, но вовсе не была легкомысленной. Он видел в ней пытливый и глубокий ум, но особенно его покорял ее артистизм. Она выглядела беззаботной, обитая в горних высях, порой погружаясь в безмятежное раздумье или ярко и щедро делясь впечатлениями о светском обществе, к которому она принадлежала и которое она облагораживала своим присутствием.

Однажды воскресным утром в горах Поконо в конце июня, когда Каупервуд приехал немного отдохнуть, Бернис вышла на веранду, где он читал налоговый отчет одной из своих компаний и размышлял о делах. К этому времени они успели немного сблизиться, и Бернис держалась непринужденно в его присутствии. Он начинал ей нравиться. С чудесной улыбкой, игравшей в уголках губ и собиравшей морщинки в уголках глаз, она сказала:

– Я собираюсь поймать птичку.

– Что? – спросил Каупервуд, поднимая голову и притворяясь, что он не расслышал ее. Он жадно ловил каждое ее движение. Она была одета в свободное утреннее платье с воланами, которое лишь подчеркивало ее грацию.

– Птичку, – повторила она и легким движением вскинула голову. – Сейчас конец июня, и воробьи учат летать своих птенцов.

Каупервуд, до тех пор погруженный в дебри финансовой отчетности, словно по мановению волшебной палочки перенесся в иное царство, где птицы и птенцы, трава и легкий ветерок были важнее, чем камень и кирпич, акции и облигации. Он встал и последовал за ее легкими шагами через лужайку, где возле ольхи воробьиха учила птенца встать на крыло. Бернис наблюдала за этим действом из своей комнаты наверху и решила спуститься. Каупервуд вдруг с необыкновенной силой осознал, насколько незначительными в великом течении жизни были его собственные дела, когда вокруг него разворачивалась величественная борьба за существование, которую она понимала. Он видел, как она опустила руки и грациозно побежала вперед, временами пригибаясь к земле, пока воробушек трепетал крыльями перед ней. Потом она стремительно наклонилась, и, повернувшись с сияющим лицом, воскликнула:

– Смотрите, я поймала его! Он вырывается и хочет драться! Ах ты, милый!

Он держала птенца на ладони, обхватив его головку большим и указательным пальцем, и ласкала его указательным пальцем другой руки, смеялась и целовала его. Ее вдохновляла не столько любовь к птицам, как мастерство жизни и совершенство ее собственного тела. Услышав воробьиху, тревожно чирикавшую на ближайшей ветке, она обернулась и крикнула:

– Не ругайся! Я отпущу его.

Каупервуд рассмеялся, щурясь от утреннего солнца.

– Не стоит на нее сердиться, – заметил он.

– Она прекрасно знает, что я не причиню ему вреда, – восторженно ответила Бернис, как будто речь шла о серьезном деле.

– В самом деле? – поинтересовался Каупервуд. – Почему ты так говоришь?

– Потому что это правда. Разве вы не думаете, что они знают, когда их деткам угрожает реальная опасность?

– Но с какой стати? – настаивал Каупервуд, очарованный и заинтересованный ее непонятной ему логикой. Он не мог уследить за ходом ее мысли.

Она смерила ее невозмутимым взглядом своих синих глаз с матовым отливом.

– Вы полагаете, что в мире существует только пять чувств? – спросила она в своей прямой, но доброжелательной манере. – Конечно, они все знают. Она знает. – Она повернулась и изящно махнула рукой в сторону дерева, где теперь царил покой. Чириканье прекратилось. – Она знает, что я не кошка.