Пак Мингю - Коврижка

Мне потом пришлось много чего выслушать от хозяина квартиры. Но не нашлось ни одного самоотверженного живого, который последовал бы за решительным сраженным. Оравший песню товарищ Чон впоследствии стал популярным репетитором, кроме того, все наши соратники также нащупали свою жизненную стезю. Остался только… товарищ Ки Ха.

Ки Ха до конца был верен себе. Его сватали в большую политику, а он отмел все и примкнул к стану трудящихся. Слухи об этом дошли до меня как раз тогда, когда у нас родилась дочь. С женой, у которой еще не сошел отек, мы обсудили эту новость. В тот момент для Ки Ха уже была сформирована группа поддержки. Одна половина ее членов верила, что он когда-нибудь станет депутатом Национальной Ассамблеи, а вторая половина надеялась, что он никогда не запятнает свою честь депутатским мандатом. Мы с женой примерно наполовину разделяли чаяния и одной, и второй стороны.

«Даешь возрождение села!» — с таким заголовком мы однажды получили «Вестник группы поддержки». Если вкратце, то Ки Ха изъявил намерение свернуть рабочее движение и посвятить себя сельскому движению. За дело создания провозглашенной им коммуны ряд товарищей взялись засучив рукава. Нам с женой в тот момент предстояло то ли внести последний промежуточный платеж, то ли закрыть ипотеку. «Мы уже и так много ему помогли», — первой подняла эту тему жена. Я ничего не сказал, но подумал, что она права.

На этом связывавшие нас ниточки начали обрываться. Ки Ха постепенно предавался забвению, его личность выпала из поля зрения СМИ, и пропорционально этому деятельность группы поддержки сошла на нет. По сравнению с давними соратниками Кимом и Кваком, которые стали политиками, картина была прямо противоположной. После переезда в город-спутник мы окончательно позабыли о товарище, который уехал поднимать село. Нет, один разок я все-таки слышал о нем от Чона. Наш разговор состоялся за рюмочкой водки. «Был у меня один ученик. Чудак, бросивший школу. Так он подался в коммуну, организованную Ки Ха. Вот вы, уважамеши, представляете это?» Я несколько раз уже предлагал перейти на «ты», однако Чон гнул свое. Сдается мне, это странное «уважамеши» было его главным козырем, благодаря которому он и приобрел популярность. Мегазвезда репетиторства уже успел стать ВИП-клиентом в рюмочной, где мы сидели. «Так вот, тот чудак продержался в коммуне полгода и дернул оттуда. Говорит, что там жесть жестянская. Надо браться за реальные вещи, реальные. Уважамеши, скажите, разве я не прав? Так, девочки, а мы чего сидим, кого ждем?»

Прямо на моих глазах… девица стянула с Чона брюки и припала к его паху. Ее напарница — не дай бог отстать — начала обрабатывать меня. Я подумал, что надо бы перебраться в более подходящее для такого занятия место, но тут Чон вдруг перешел на «ты»: «Не обессудь, кореш, пустим их по кругу прямо здесь». Не секс — чувствовал я, — а справление нужды в общественном туалете. Мы по два раза поменялись партнершами. Все это время я представлял себе китайский туалет, в котором, говорят, нет перегородок.

«Что будем делать?» — закурив, спросила жена. «Гм. Еще неделя есть. Значит, можно все обдумать не спеша», — сказал я и тоже закурил не спеша. «Ты должен быстро принять решение. Ведь бронь гостиницы повисает». — «Все, я понял». В этот момент я пытался представить: а что, если бы студентка из прошлого семнадцатилетней давности стала женой Ки Ха? Мне показалось, что если бы я сейчас вдруг разгреб складки на ее животе, то обнаружил бы там наколку «Вряд ли». Не знаю почему, меня охватило настроение, словно мы курим, сидя рядом друг с другом в китайском общественном туалете.

Голос…

Ки Ха, просящий о помощи, звучит в моей памяти снова и снова: «Сок Хён, мне действительно неудобно просить тебя…» Эти слова — такое чувство — тяжелым туманом окутывают всю комнату. Я поднялся и открыл окно. «Ой, холодно». — Словно студентка, закуталась в плед растолстевшая женщина, которая уже семнадцать лет как не студентка. В темноте огни города-спутника колыхались как люминесцентное знамя. Рыча мотором, спорткар без глушителя салатовым текстовыделителем — в последнем столичном абзаце это важно — стремительно прорезает горизонт.

К слову, вот он…

Фон моего сельского приключения. Если бы из всего перечисленного выше выпала хоть одна деталь, я бы вежливо отказал Ки Ха на его просьбу приехать. То есть если бы я не любил ту студентку; если бы жена предложила платить в кассу группы поддержки Ки Ха; если бы в тот момент мимо пронесся не спортивный автомобиль, а мусоровоз. «Если он связался со мной, разве это не означает, что от него все отвернулись?» — убеждал я жену, натягивая шапку. Дочь прислала с факультатива эсэмэску: «Папа, это слишком». В итоге я решил отправить жену и дочку на Чечжу вместе с семьей моего младшего брата. «Ты не хочешь со мной?» — «Куда?» — «К Ки Ха». — «Что я в деревне не видела?» — Губы жены медленно двигались, разжевывая эти слова. Жена и дочь, они отправились на Чечжу на два дня раньше меня.

Я ни разу не ездил в деревню. Да, насколько я помню. Действительно, я видел село несколько раз в шестичасовой «Родной сторонке», да еще порой, мчась по междугороднему шоссе, пролетал мимо деревенских пейзажей. Заехав на Йондонскую скоростную автомагистраль, я почувствовал легкую тревогу. Словно тропическая рыба, которую переселяют на глубоководье, я собрал всевозможное снаряжение. Подготовил походную одежду и обувь; различные медикаменты, бинты, опять же, набор инструментов и охотничье ружье, опять же, достаточный запас дроби и пороха погрузил в багажник. И еще, самое главное, деньги, я прихватил кругленькую сумму наличными. Ничто так не умиротворяет человека, как деньги.

О том, какого рода нужна помощь, Ки Ха, в конце концов, умолчал. Может, надо подсобить на поле? А может быть, нужно отогнать кабанов? Эти мысли создавали путаницу в моей душе. А если там ящур или еще какая зараза? Ведь он опасен и для человека, — признаться честно, мне было не по себе. Так я довспоминался до птичьего гриппа и коровьего бешенства. Что же у него там стряслось? В пункте отдыха, на скамеечке, я пил «Хейзлнат» и курил. И вот что странно: сделав одну-единственную затяжку, я расчихался как курица, подхватившая смертельный вирус. В этой буре голубое, как море у берегов Чечжу, небо отхлынуло, как отлив — казалось мне. Словно тропическая рыба, чувствительная к перепадам атмосферного давления, я вспомнил жену и дочь. Раз и вспомнил.

В село Неправдоподобное я прибыл за полдень. Ки Ха подробно обрисовал мне путь, но, когда я добрался до райцентра, его объяснения утратили свою силу. Глядя на карту, опять же расспрашивая встречных, я с горем пополам отыскал-таки Неправдоподобное. В так называемом селе было всего несколько пустых домов, а людей — не то что людей, даже человеческой тени — не было видно. Зато я мог созерцать широченную тропу и величественную природу. Ого, прямо «Нэшнл джиографик»! Я окунул руку в ручеек, который струился вдоль тропы. Вода была освежающе прохладной, несколько мальков резвились в девственной тени, покачивая лобиками. Поразительно! Чтобы в нескольких часах езды от Сеула была такая первозданность! Потягиваясь, я пытался разглядеть конец тропы, теряющейся вдали. Всего несколько часов езды, а у меня было такое чувство, словно я в полном одиночестве стою на крутом скалистом берегу острова Уллындо, что лежит на юго-востоке в двухстах километрах от Большой земли. Словно прибой, ветер… зарокотал у меня в ушах. Если верить полученным ориентирам, чтобы добраться до коммуны, надо дойти до конца этой тропы, а потом обогнуть крутой косогор, к которому она выведет. Сколько же лет прошло? В девственной тени мне было почему-то неловко загибать и разгибать пальцы. С выражением нерестовой рыбы, которая вернулась в родную реку спустя семнадцать лет, я сел в свой внедорожник.