Пак Мингю - Коврижка

Умер мой брат.

Это был несчастный случай. Электромонтаж — небрежность — удар током — падение. С высоты седьмого этажа воспарив на небеса, брат после кремации стал горсткой пепла и обрел свой покой в колумбарии. Его последним пристанищем стала маленькая и темная, как часть КОСИВОНА, ячейка. Как тунца закатывают в консерву, так и мой брат был закрыт в той маленькой и темной ячейке. И тунец, и человек в конце концов умирают в чулане.

К следующей зиме я стал бессловесным, как полярный медведь, человеком. Прокурор Ким в том году провалил экзамен; одной постоялице пьяный дебошир проломил нос; распорядительницу прямо на выходе из банка ограбил мотоциклист; остальные жильцы продолжали стесняться себя и избегать друг друга. В один зимний день в косивоне произошла поломка системы отопления. Для ремонта, опять же, для проверки вентиляционных отверстий в каждой комнате всех нас попросили погулять минут тридцать. Я поднялся на террасу выкурить сигаретку: большинство постояльцев, будто сговорившись, толпилось там. Кто-то точил лясы, кто-то курил, кто-то, растирая озябшие ладони, смотрел в небесную даль. Глядя на них, я вдруг подумал: «Жизнь любого и каждого — это, часом, не экзамен на чин?»

Когда раздался крик, что проверка вентиляции окончена, жильцы бурным потоком устремились каждый в свой чулан. Я же остался на крыше и закурил еще одну сигарету. Мир сковался морозом, а вишневые деревья у подъезда со стороны холма спали затяжным зимним сном. Да уж, если ты не дерево… Все люди живут в чулане. Это гораздо труднее, чем выдержать экзамен на чин. Если бы кто-то нацарапал такую надпись на стене, то, я клянусь…

Это не могло бы не попасть в разряд «ПОНЕСЛО».

Время текло. Я еще полтора года прожил в том косивоне. В общей сложности я отмотал там два года и шесть месяцев. Два года и шесть месяцев в таком месте?! — Это не может быть правдой. И прошло десять лет. Всяко-разно уходят люди, уходят косивоны, но — я выжил. Жил и выжил.

На следующий год прокурор Ким снова провалился. И… что было дальше, я не могу знать. Я слышал, что к нему приехали родители из деревни, и последний претендент на чин, готовящийся к сдаче экзамена в косивоне, рыдая, собрал свои вещи. То есть так мне передали на словах. Вернувшись к себе поздно вечером, я застал его комнату опустевшей.

Девушка, которой сломали нос, сделала пластическую операцию. Наверное, это было во время летних каникул спустя еще год. По ее рекомендации я устроился официантом в ее ресторан: я даже и не думал, что там такой хороший заработок. Там я проработал больше четырех месяцев и однажды, в сильном опьянении, переспал с ней. Это был мой первый сексуальный опыт. Жизнь — действительно странная штука.

Дело о краже было распутано нелепейшим образом. Злоумышленником оказался репетитор по технике быстрого счета, снимавший кабинет в том же здании на втором этаже. Он был пойман с поличным, когда запустил руку в кассу китайского ресторанчика на первом этаже. В полиции он чистосердечно сознался в содеянном: как на духу, он выложил, что сделал это не ради денег, что любил ту девушку, и еще он выложил много чего, не укладывающегося в голове. Так мне передали на словах. Кто? Да та официантка, по обоюдному примирению сторон слупившая с репетитора в три раза больше, чем он у нее украл. Она чуть ли не визжала, а на ее лице было написано, что жизнь удалась.

О 386 DX–II даже и не знаю, что сказать. С одной стороны, мне кажется, что слова вообще не нужны, а с другой — что нужно очень много слов. Он… исчез сам собой. Я даже не помню, когда и при каких обстоятельствах это случилось. Жизнь… что… же… это?

С долгом, думается мне, дело обстояло аналогично. С течением времени он исчез сам собой. Порой мне приходит мысль, что мир таким образом прощает наши грехи, а порой мне кажется, что мой брат — своей смертью — оплатил все долги. В любом случае, я думаю, что на то он и долг.

Хозяина белых туфель я так и не вычислил.

Отец и мать занимаются огородничеством. Конечно, главным образом их существование обеспечиваю я, а огород — это, что называется, для души. Брата отца поймали в Америке. До нас дошла новость об его аресте, что стало с ним дальше — я не знаю. В конце концов, люди живут в чулане.

Мой друг, гонявший на спорткаре, женился на мисс Корея. Если сказать точнее, он женился на участнице конкурса «Мисс Корея». Просто в слухах значилось коротко: женился на мисс Корея. Однако когда этот слух дошел до всех, мой друг развелся. И контакты между нами прервались.

И я… окончил техникум, устроился на работу, женился. Из всех воспоминаний об этих трех вешках моей жизни осталось лишь то, что с трудом, с трудом, нечеловеческими усилиями были они достигнуты. Действительно, пройти жизнь гораздо сложнее, чем выдержать экзамен на чин, и я думаю, что мне просто повезло. И только ли?

Только.

И между тем — так же с трудом — я пробил социальную помощь на съем квартиры. Пусть она была крохотной и скромненькой, но в день заселения туда я плакал. На моем месте вы — наверняка — тоже бы не удержались от слез. Словно в сказке… я сплю, вытянув ноги, и очень часто получаю на завтрак полагающуюся мне яичницу. И иногда, очень редко…

Я вспоминаю свою каморочку в том косивоне. К примеру, как вчера после просмотра репортажа о МЫШИ, НА ТЕЛЕ КОТОРОЙ ВЫРОСЛО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ УХО. Теперь, когда это осталось в далеком прошлом, я сравнительно тепло могу вспоминать о том архаичном косивоне. Точно так же, как с пониманием отнесся к появлению человеческого уха у мыши… Как бы нелепо это ни выглядело. В конце концов, время на нашей стороне.

«У меня такое чувство, будто я сожительствовал с девицей по имени Ти Ши На. Потому что я постоянно должен был блюсти тишину, тишину, тишину». — К своему удивлению, за кружкой пива вчера вечером я выдал такую шутку жене. Она посмеялась, но не преминула спросить: «А сейчас?» Да уж, что же сейчас?

— Конечно, рай! — произнес я, и в тот же миг — внезапно — подумал: ах, было бы здорово, если бы тот архаичный косивон все еще был там. Я не знаю, почему так подумал.

Когда жена уснула, я тихонько выскользнул из постели. Я открыл балкон: с пятнадцатого этажа передо мной раскинулось бескрайнее, свежее ночное небо. Те огоньки, что же это? Парящие в небе стайками, словно пузырьки воздуха в воде, те огоньки… они, часом, не наполненные состраданием взгляды тех, умерших, вынужденных покинуть наш мир? А может, это уставшие измученные души нас, живых, души, которые ненадолго вырвались из омебелевшей жизни? Думал я, затягиваясь сигаретой.

Отчего же у меня такое настроение, будто я продолжаю жить в той наглухо закупоренной каморочке? Все, чем мы владеем, не окажется, часом, чем-то вроде 386 DX–II? Отчего же этот вопрос не дает мне покоя? Конечно, этого не может быть. Все это — действительно ценное для меня и для вас имущество, ведь мы все живем, чтобы копить и защищать его, вот так.