Джеймс Хэрриот - Вечное чудо жизни [litres]

– Забирайтесь! – шепнул мой коллега в величайшем возбуждении. Глаза у него были широко раскрыты, на губах блуждала улыбка.

Ждать нам пришлось недолго. Едва за ветвями забрезжила заря, как послышался шорох, что-то задвигалось между деревьями, и на прогалину чередой вышли олени. Да, в течение многих лет я не видел в этом лесу ни единого оленя, а теперь они были прямо передо мной – и не один, не два, а много: кроткие самки и величественные в венце рогов самцы бродили по прогалине, пощипывая траву. Зрелище это было исполнено такой неописуемой красоты и умиротворения, что я чувствовал себя избранником судьбы и любовался им, забыв недавние невзгоды. Вблизи находилась барсучья нора, и Колем торжествующе дернул меня за рукав, когда его любимые звери вышли на прогалину поиграть со своими отпрысками.

А потом мы возвращались в душистом безмолвии леса по мягкому ковру сосновых игл, и Колем рассказывал и об оленях, и о других диких обитателях леса, и о растениях и цветах, которые можно найти только в таких потаенных уголках. Казалось, он знает о них все, и я осознал всю глубину интереса, украшавшего его жизнь. У него в руках был ключ к волшебному миру.

Когда мы вышли на луг, из-за холма выплыло солнце, и, оглянувшись, я увидел среди темных древесных стволов голубые озерца колокольчиков, а там, где первые лучи пробивались сквозь ветки, драгоценными камнями пестрели ветреницы и первоцветы.

К тому времени, когда мы въехали на холм – неторопливо и осторожно, по моей настойчивой просьбе, – и я дохромал до машины, колено у меня окостенело, и, забираясь на сиденье, я болезненно охнул.

– Да, не повезло вам с коленом, – сочувственно улыбнулся Колем. Внезапно выражение его лица изменилось. – Ну да ничего! У меня для вас есть сюрприз.

Я почувствовал, что глаза у меня сощурились в щелочки.

– Какой еще сюрприз?

Он ухмыльнулся до ушей:

– Приглашаю вас поужинать со мной.

– Поужинать? Где?

– У меня. Я знаю, Хелен сегодня идет на собрание и обещала приготовить вам что-нибудь. Ну, так я договорился с ней. Я вас угощаю. Будет жареная утка.

– Утка! А кто ее приготовит?

– Я. Ощиплю и зажарю вот этими лилейными ручками.

Голова у меня слегка пошла кругом. Я знал, что Колем держит в дальнем углу сада уток. (Зигфрид косо поглядывал на эту деятельность как на расширение «зверинца».) Но такое приглашение от человека, который едой не интересуется и, судя по всему, ест что попало и когда попало? Тем не менее, если ему хочется оказать мне любезность…

– Что же, Колем… Вы очень добры… Так в котором часу?

– Ровно в восемь.

В назначенное время я поднялся по лестнице в тесную квартирку и был принят с распростертыми объятиями. Колем усадил меня за стол перед полной рюмкой, а сам отправился на кухню. Я оглядел маленькую комнату. Она осталась точно такой же, как была в тот день, когда он впервые переступил ее порог. Предыдущие обитатели квартирки что-то меняли, что-то добавляли в соответствии со своими вкусами, но Колема ковры, занавески и мебель нисколько не интересовали. На столе не было ничего, кроме двух комплектов ножей и вилок, а также солонки и перечницы. Он скоро вернулся и хлопнул на стол две тарелки, а из кухни заструился дивный аромат, едва он открыл дверцу духовки.

– Ну вот, Джим! – торжествующе вскричал Колем, внося жаровню с двумя утками.

Он подцепил вилкой одну и плюхнул ее на мою тарелку, затем положил вторую себе.

Я ждал, что он принесет овощи и другой гарнир, но Колем опустился на свой стул и помахал мне вилкой.

– Наваливайтесь, Джим. Надеюсь, вам понравится.

Я посмотрел на свою тарелку. Парадный ужин по Колему – по утке на нос, и все. Он уже уписывал свою за обе щеки, и я попробовал мою, но тут же столкнулся с некоторыми трудностями: мой коллега удалил далеко не все перья, и мне пришлось немало повозиться с обуглившимися стержнями.

Однако Колема ничто, казалось, не смущало: он стремительно расправился со своей уткой и со вздохом удовлетворения откинулся на спинку стула. Меня удивила его быстрота, но я тут же сообразил, что он, вероятно, не ел уже сутки.

Ни десерта, ни кофе – и довольно скоро он меня выпроводил.

Хелен вернулась домой около десяти.

– Ну, как прошел твой день с Колемом? – спросила она, снимая жакет.

Я потер колено. Почему-то ответить на этот вопрос было нелегко.

– Получил большое удовольствие. Было весело… увлекательно… необыкновенно… – Я никак не мог найти подходящее слово. – Совсем не то, к чему мы привыкли.

Она засмеялась:

– Ты просто охарактеризовал Колема.

– Вот именно! – Я засмеялся следом за ней. – Это был день Колема.

– Звонил старик Уильям Холи, – сказал Зигфрид, кладя трубку. – Голос совсем расстроенный. Теленок у него лежит замертво, вот-вот сдохнет, а у бедняги их и так мало. Поторопимся!

Я оторвался от книги вызовов.

– Но мы же должны в десять удалить опухоли у лошади полковника Фултера.

– Знаю. Но ферма Холи как раз по дороге, и мы успеем.

Такая привычная ситуация! Зигфрид предвкушает, как будет оперировать лошадь – его страсть, рядом сижу я, анестезиолог, а у нас за спиной погромыхивают на эмалированном лотке только что стерилизованные инструменты. А погода прекрасная, что очень кстати, ведь оперировать предстоит под открытым небом.

Через три мили мы свернули на узкий проселок и вскоре увидели дом Холи – по размерам немногим больше серых каменных сараев, разбросанных по верхним склонам зеленых холмов. Для меня эти приземистые крепкие сараи и нескончаемые каменные узоры стенок, разрисовывающие пастбища над нами, были своего рода символом йоркширских холмов. И, глядя на них из окна машины, я снова думал, что нигде в мире ничего подобного, наверное, нет.

Фермер, чьи седые волосы выбились из-под потрепанной кепки, с тревогой смотрел на Зигфрида, нагибавшегося над теленком, неподвижно распростертым в углу коровника.

– Так что это, мистер Фарнон? – спросил он. – Я такое впервые вижу.

Мольба в его взгляде мешалась с глубокой верой. Зигфрид был его кумиром, чудотворцем, на счету которого было множество волшебных исцелений задолго до того, как я приехал в Дарроуби. Уильям Холи принадлежал к племени простодушных непритязательных фермеров, которое еще сохранялось в пятидесятых, но с тех пор давно растаяло под жгучими лучами науки и образования.

Зигфрид сказал озабоченно:

– Очень странно! Ни поноса, ни пневмонии. А малыш лежмя лежит.

Он тщательно и методично водил стетоскопом по маленькому телу, прослушивая сердце, легкие и брюшную полость. Измерил температуру, раскрыл рот, осмотрел язык и горло, проверил глаза и провел ладонью по палевой шерстке. Затем медленно выпрямился, продолжая смотреть на неподвижного теленка. Потом вдруг обернулся к старику.