Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

Но нет, трос выдержал и вдруг потащил за собой огромный теплоход. Он тащил его за собой, и «Эльбрус» медленно, как бы нехотя, тронулся с места, вышел на середину реки.

— Порядок, — сказал Петрович.

«Ястреб» протащил теплоход еще немного, потом скромно отошел в сторону, давая дорогу ожившему теплоходу.

Он сделал свое, он больше не нужен. Ворота шлюза широко раскрылись навстречу «Эльбрусу», но, прежде чем исчезнуть в воротах, «Эльбрус» долго, протяжно загудел, как бы благодаря маленький «Ястреб».

— Традиция, — заметил Петрович.

— Какая традиция?

— Гудит, — выходит, спасибо тебе, друг.

Вася задумчиво посмотрел вслед теплоходу:

— Вот и все.

Петрович недовольно повел на него глазом:

— А тебе мало? Думаешь, легкое это дело — тащить с мели этакую махину? Это нам с тобой на берегу все это пустым делом кажется, так, нестоящим, а попробуй сам попотей, тогда узнаешь. Тут надо прежде всего здесь иметь, — он постучал костяшками пальцев по своему лбу, — все рассчитать, на какое место стать должно, откуда канат забросить, в какую сторону тащить, да еще так тащить, чтобы не лопнул…

Вечером, сидя с Петровичем и попивая пиво, капитан не мог надивиться на Васю — до чего услужлив, до чего ласков парень, что ни попроси, в один миг сделает!

Петрович подмигнул капитану, сказал тихо:

— Он тебя нынче, Данилыч, по-новому увидел.

— Как это по-новому? — не понял капитан.

— А так вот. Сам понимать должен. То ты для него был дядя Данилыч, старик и старик, как все, а тут, видишь ли, глядит, а старик-то еще и командовать в силе. Что, неверно говорю?

— Уж ты скажешь, — пробормотал капитан.

Зимой, когда «Ястреб» был на ремонте, капитан чаще оставался дома. Вечерами вместе с Васей они любили сидеть у горящей печки и беседовать о всякой всячине.

Сухие дрова горели дружно, треща и рассыпая искры, потом, прогорая, превращались в огненные, похожие не цветы угли, переливающиеся алым и голубым.

В комнате было тепло, Мурка лежала возле печки, потягиваясь и громко мурлыча, на дворе неутомимо лаял Тимка, а замерзнув и налаявшись вволю, прибегал обратно, открывал лапкой дверь и ложился рядом с Муркой, холодный как льдинка. В углу, на старой фуфайке капитана, попискивал щенок, подобранный Васей в канаве. Щенок был смешной — весь черный, а одно ухо белое. Вася уже успел придумать ему кличку — «Жучок».

— Как думаешь, дядя Данилыч, — спрашивал Вася, — собаки всё понимают, как мы, люди?

— Должно быть, всё, — отвечал капитан.

— И я так думаю, — отвечал Вася. — Вот, например, прихожу я из школы, скажу Тимке — плохо, брат, дело, опять пару схватил. А Тимка так поглядит на меня, только что говорить не умеет…

— Конечно, — серьезно говорил капитан, — Тимка и в самом деле все понимает, только что не умеет разговаривать…

Он смотрел на Васино лицо, розовое от огня, на его глаза, в которых отражались крохотные искорки. За несколько месяцев парень вырос, возмужал. Не сравнить, каким был тогда, летом…

Скоро, должно быть, и бриться начнет. Еще год, два, ну, от силы три…

Однажды, когда они оба сидели у печки и толковали о том, что быстрее — крылатый теплоход или «ТУ-104», неожиданно пришли Иван Иваныч и Камиль.

Иван Иваныч был одет в короткую бекешу, обтягивавшую его широкие плечи. Он вошел, едва не касаясь головой притолоки, огромный, румяный. За ним стоял Камиль, опустив девичьи загнутые ресницы.

— Мы к тебе, Данилыч, — сказал Иван Иваныч и как бы между прочим взглянул на Васю. — У нас разговор серьезный, не для детей.

Вася понял, послушно встал, но тут Камиль махнул ладонью и сказал негромко:

— Не надо, Иван, никакого такого особенного секрета нет. Пусть останется.

— А детям можно слушать про это? — строго спросил капитан.

— Можно, — ответил Камиль. — По-моему, можно.

Он сел на низенькую скамейку, протянул к печке узкие розовые ладони и, не сводя глаз с пылающих углей, начал:

— Беда у меня, Афанасий Данилыч. Не хочу с женой жить. Не хочу и не буду.

— Опостылела она ему, — пояснил Иван Иваныч.

Капитан молча, внимательно разглядывал свои руки.

— Я на ней пять лет как женился, — продолжал Камиль. — Я с одной девушкой гулял, мы с ней еще вместе в школе учились. Я на ней жениться хотел, все как следует, и тут она, Катя, приезжает, у ней в нашем доме родственники жили. И она мне совсем не нравилась, я худых таких не люблю, а она, конечно, ко мне, все ко мне, ну и вот…

Он опустил голову. Нежные щеки его пылали.

— Дети у вас есть? — спросил капитан, глядя на него с несколько брезгливой жалостью.

— У нее есть, — поспешно ответил Камиль. — У Кати. Сын у нее, не от меня, от другого. Ему уже десять лет.

— Ну, а с тобой, стало быть, ее сын уже шестой год живет?

Камиль кивнул:

— Да, пять лет.

— Он Камиля папой кличет, — усмехнулся Иван Иваныч. — Папа и папа. Я думал сперва — его.

Капитан встал, прошелся по комнате, осторожно обходя безмятежно спавшую Мурку.

— А когда женился, любил ее? — спросил капитан Камиля.

Камиль улыбнулся слабой, виноватой улыбкой:

— Любил? Я ту девушку любил, ту, с которой в школе учился, красивая девушка была…

— Красивая, некрасивая, не об том речь, — грубо оборвал его капитан. — Тебя не об том спрашивают…

Камиль робко вскинул на него свои девичьи ресницы:

— А о чем же?

— А о том, какого черта ты женился, если любил совсем не ее, а другую?

— Постой, Данилыч, — вмешался Иван Иваныч. — Не кипятись, выслушай до конца.

Капитан сверкнул на него глазом, но промолчал.

— Даже и сам по знаю, как это получилось, — медленно начал Камиль. — Женился я как-то удивительно, вовсе и не думал, что так получится. Сперва на одной собирался, а потом Катя вмешалась. Она умная, она очень умная, и потом старше меня…

— Ну и что с того? — спросил капитан. — Что с того, что старше?

Камиль вздохнул:

— Жили мы сперва неплохо. Я привык к ней. Она хозяйка хорошая, все умеет. И сын ее ко мне привык, Алик, он хороший, только заикается.

Едва заметная усмешка загорелась в глазах капитана и тут же погасла. Он бегло взглянул на Васю — мальчик слушал Камиля, по-видимому, очень внимательно, стараясь не пропустить ни слова.

Капитан нахмурился — вот уж не дело мальчишке о таких вещах слушать, совсем не дело. Но теперь уже поздно…

— Не знаю, что делать, — сказал Камиль, страдальчески сдвинув тонкие и длинные свои брови. — Думаю и ничего придумать не могу!

Он замолчал.

— Нет, ты все-таки скажи, что думаешь, — вставил Иван Иваныч.

— Что ж тут говорить? Она мне вдруг опротивела, видеть ее не могу, ввек бы не знал! — почти выкрикнул он. — Не знал бы ее и не видел!

— А ну, тише, — внушительно сказал капитан и положил руку на его плечо. Камиль невольно согнулся под рукой капитана. — Здесь мы не одни, — капитан выразительно поднял бровь. — Понятно?