Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

— Что потом? — тихо спросила она.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Она хорошая, и меня любит, и жили мы с ней — не ругались, а вот, ну как бы тебе объяснить?

Снова пожал плечами:

— Одним словом, ничего у нас не вышло.

— Это не из-за меня? — спросила Женя.

Он ответил не сразу.

— Не знаю. По-моему, нет, это ведь еще до тебя началось у нас…

И вдруг рассердился. Не на шутку, всерьез. Глаза стали злыми и резче обозначились скулы.

— Чего ты ко мне пристала? Что тебе надо?

— Не ори, — спокойно ответила она, а внутри все в ней запело, кровь ударила в щеки, и, не в силах совладать с собой, она засмеялась, схватила его влажные, пахнущие дождем плечи, прижалась к ним лицом, смеясь все сильнее, все громче.

— Ты что? — удивленно спросил он.

Она тихо смеялась, с радостью вдыхая в себя запах намокшей от дождя материи и табака.

И он успокоился так же быстро, как вспылил. Он вообще был вспыльчив, но отходчив, а отойдя, обычно первый смеялся над своей вспышкой.

— Я и сам не знаю, как это все получилось, — сказал он задумчиво. — Просто, должно быть, разлюбил — и все. Что тут поделаешь?

Она верила ему. Он и в самом деле не знал, как это все получилось. Разлюбил. Разве так не бывает? Потому и уехать решил, сразу же согласился, как только ему предложили в строительно-монтажном управлении.

Все управление уезжало на целину, и начальник, и главный инженер, и строители, и он вместе со всеми.

Почти все ехали с семьями, он ехал один.

— Я поеду раньше, потом ты приедешь ко мне. Согласна?

Она не задумываясь ответила:

— Да. Только что я там буду делать? Где работать?

— По своей специальности, в больнице.

— А там есть больница?

— Если нет, так построим. А пока что можно будет и на тракториста учиться. На всякий случай.

— Нет, — решительно сказала она, — не хочу на тракториста.

Глаза его стали растерянными, — казалось, еще немного — и заплачет.

— Тогда дома посидишь, хозяйством займешься.

Она сдалась. Лишь бы не видеть этих глаз, жалобных и растерянных.

— Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь.

— Конечно! — горячо подхватил он. — Вот увидишь, все будет в порядке. Главное, что мы будем вместе и никогда не расстанемся!

Он оглянулся по сторонам, неловко обнял ее за голову, быстро поцеловал в щеку.

Так стояли они на пригорке, под прикрытием старой, поблескивающей от дождя сосны.

Дождь то усиливался, то замолкал, и тогда становилось слышно, как шумит в сосновых ветвях ветер и летит дальше и вода в пруду вскипает в ответ, покрываясь дрожащей гофрированной рябью.

Женя опомнилась первой.

— Почему ты не хочешь, чтобы я проводила тебя?

— Нет, не не хочу, — жестко ответил он. — А просто это неудобно. — И, не отводя от нее глаз, пояснил: — Вчера она пришла ко мне в управление. Говорит, что придет меня провожать. Вместе с сыном.

Женя слушала его молча. Это тоже было правдой. Она понимала, он не мог запретить жене проводить его. В сущности, это ее право, ее последняя просьба.

— Хорошо, — сказала Женя. — Пусть будет так.

— Пусть, — согласился он. — А ты не сердишься на меня? Ведь правда же не сердишься?

И она ответила, улыбаясь немного принужденной улыбкой:

— Нет, не сержусь.

Он писал ей часто, каждую неделю от него приходило по два письма. И она писала ему, и он в каждом письме спрашивал: «Когда? Когда ты приедешь?»

Наконец она решилась уехать. Ей устроили на заводе пышные проводы — все собрались в завкоме, сдвинули столы, наставили на них бутылки с водкой, пивом, лимонадом, тарелки с угощением.

Хроменькая Чегодаева из отдела готовой продукции даже в пляс пустилась, помахивая платочком и так лихо подмигивая, что старый вахтер Егор Егорыч, работавший на заводе почти пятьдесят лет и, по его словам, помнивший даже главного пайщика завода Распутина, не выдержал, засеменил вслед за ней.

А потом председатель завкома, толстая, с седыми волосами и моложавым свежим лицом Мария Афанасьевна Беляева, подняла тост за Женю и сказала, что все они любят ее, будут помнить и пусть она знает — завод останется для нее родным домом отныне и во веки веков.

Она так и сказала: «Отныне и во веки веков»: И прослезилась, может быть сама тронутая собственными словами, и преподнесла Жене от имени завкома подарок — приемник «Рига-10» и набор батарей на тот случай, если в совхозе еще не будет электричества.

А рано утром Женя уехала тем же поездом, которым тогда уезжал Костя, и подруги поехали провожать ее, и Чегодаева, крепко обняв на прощанье, настойчиво просила:

— Если что-нибудь там подходящее для меня отыщешь, напиши, я мигом соберусь…

Должно быть, она и радовалась за Женю, и в то же время немного завидовала ей, и хотела так же, как и она, найти человека себе по душе.

Да, все это было, и от этого не уйдешь. Как же теперь быть?

Неужто все напрасно, все ни к чему — и эти долгие месяцы ожидания, и его письма, раз от разу все более настойчивые, нетерпеливые, и проводы в завкоме, и напутственные слова, и тосты, и приветы Косте, и пожелания взаимной любви, счастья… и ни к чему ее сборы, когда она бегала по магазинам, искала для Кости теплый свитер, меховую ушанку, изоляционный провод (в каждом письме он упоминал об этом проводе), новенький хрустящий чемодан, и ни к чему мечты об их жизни там, в далеком совхозе, который называется так красиво и необычно — «Сиреневый бульвар». И ни к чему огромная, пухлая книга «Домоводство», которую она купила скрепя сердце — книга стоила несусветно дорого, и тюлевые занавески, и нарядное покрывало на кровать ни к чему, все ни к чему…

Мысли ее обратились к Клаве. Клава мечтает наладить, склеить разлаженную, треснувшую пополам жизнь и вот теперь, незваной, непрошеной, едет к нему с Алешкой. Она любит его, любит.

«Но ведь я его тоже люблю», — подумала Женя.

Ночь плыла за окном, ночные тени без оглядки бежали за поездом, вдруг в темноте прорывался на миг тусклый далекий огонек, где-то, в какой-то сторожке еще не спали, а может, то был костер, вокруг которого грелись люди, случайно встретившиеся в пути?

Как и обычно по утрам, музыка неистово звучала во всех вагонах. Поездной радист, как видно, старался не за страх, а за совесть.

заливался чей-то назойливый тенор.

— «Сибирь далекая», — подпевал Аркадий Аркадьевич, стоя у окна. — Уже проехали первые станции Сибири, — сказал он.

«Я все ближе, — думала Женя, глядя на мелькавшие за окном деревья. — Я все ближе к нему. И это уже Сибирь. Вот это пихта, это сибирское дерево. И облака в небе — облака над Сибирью».

Мысли были беспорядочные, путаные. Нелепые, коловшие исподтишка мысли.

Где-то в Сибири живет Костя. Он живет в совхозе, который называется «Сиреневый бульвар». Он ждет ее. Думает о ней, ждет ее.