Миклош Залка - Осада

«Отпуск…» Эта мысль гвоздем засела в голове Петера, он чувствовал, что такая возможность дается человеку на фронте один раз в жизни. Он поспешно щелкнул каблуками.

— Разрешите покорнейше доложить…

Офицер обернулся к нему.

— Разрешите покорнейше доложить, — торопился Фёльдеш, — прошу вычесть стоимость казенной фляги из стоимости пяти хольдов земли, но отпуск я хотел бы использовать в натуре и полностью, без вычетов, начиная с сегодняшнего дня…

Поручик рассмеялся.

— Ну и торопишься же ты…

Фёльдеш опять щелкнул каблуками.

— Покорнейше докладываю, меня охватил жеребячий зуд.

Офицеру понравилась такая непосредственность, и он снова рассмеялся.

— Вот выйдем на отдых, — сказал он и сразу же посуровел. — А сейчас я все равно не смогу тебя отпустить. В роте осталось так мало людей.

Петер сморщил нос.

— Покорнейше докладываю… — начал он с напускной грустью и вздохнул: — Значит, отпуск — это пока пустое обещание.

Поручик обернулся:

— Верное обещание, настолько верное, что… — тут ротный хотел подобрать подходящее сравнение, но не нашел его, однако глаза его засияли, — абсолютно точно ты получишь отпускной билет, только без даты. Дату я проставлю тогда, когда нас заменят или даже раньше, когда получим пополнение. Через час зайди за отпускным, — сказал ротный, оставив Петера в недоумении.

Ровно час спустя в роще Фёльдеш выслушал длинное рассуждение о том, что солдат должен всегда верить своим командирам, а он, бессовестный наглец, позволил себе усомниться в словах своего ротного командира.

Петер с опущенной головой выслушал эту нотацию и облегченно вздохнул только тогда, когда она закончилась и поручик, не скрывая своей обиды из-за недоверия Петера, сунул ему в руку отпускной билет, сопровождая этот жест последним советом:

— В другой раз не подмачивай подобной глупостью свой героизм.

Отпускной билет действительно был выписан по всем правилам, отсутствовала только дата.

Фёльдеш вернулся обратно в свой окоп. Сделать это ему удалось только ползком, потому что, как только он вышел из рощи, над его головой засвистели пули.

Его охватило сильное беспокойство. Прежде всего из-за отпускного билета: уж если заимел его, то не кукуй попусту во вшивых траншеях, а побыстрее сматывай удочки, пока есть возможность, потому что позднее как бы ты ни пел Лазаря, эта бумажка сгодится только на то, чтобы вытереть ей одно место. Но Петера беспокоило и другое: в лесу все еще находились жандармы, из чего он сделал вывод, что господин поручик может пожелать повторить боевую операцию, хотя в роте и осталось не более тридцати человек. К тому же Петеру с каждой минутой все больше и больше начинало не нравиться это место: он инстинктивно чувствовал, как в воздухе попахивает «духом наступления». Подумав об этом, он вспомнил, с каким упорством защищали русские этот хилый холмик. Обычно они из-за таких высоток не устраивали подобных фокусов. По крайней мере, Петеру еще не приходилось сталкиваться с таким упорством. Если уж они так держатся за эту крохотную высотку, то за этим что-то скрывается. Не нравилось ему и то, что русские сидят тихо, но чересчур внимательно следят за ними, открывая огонь по каждому, кто высовывается.

Несколько раз Петер вспоминал русского солдата. «Я же вовсе не хотел его убивать и очень сожалею, что тот умер. Война…» Но все равно было досадно. «Какого черта он не ушел тогда…»

Петер горько вздохнул и стал с нетерпением ждать вечера.

Ужин принесли во второй половине дня, несколько раньше обычного. Дали все холодное: колбасу, кусок мяса и пирожное. Пирожное напомнило Петеру о празднике: шла рождественская неделя, что еще больше взволновало его. С тоской он смотрел в сторону русских окопов. Затем он снял каску, надел ее на штык и для пробы приподнял над бруствером.

Ее сразу же продырявили несколькими выстрелами.

Петер Фёльдеш остался доволен результатом своего хитрого опыта.

Между тем принесли почту. Каждый солдат получил конвертик с открыткой, на которой было написано: «Желаем приятных рождественских праздников нашим героическим защитникам», ниже красовались подпись и адрес. Это написали студентки какой-то гимназии. К открытке были приложены записки с несколькими восторженными строчками: «Мое девичье сердце с любовью и тревогой бьется за героев… — А чуть ниже слова: — Жду ответа, как соловей лета…»

Петера нисколько не тронули эти сентиментальные девичьи излияния, он осклабился и кощунственно подумал: «Интересно, могла б ты оказать мне услугу при встрече, мокрица…»

Но он все же на всякий случай убрал письмо. Кроме того, он получил открытку от матери. Она писала о всякой чепухе, что все они живы и здоровы и много думают о нем. Из всего текста, который обычно пишут на таких открытках, внимание Петера привлекла одна фраза: «Эстер ушла с Гансом». Кто такой Ганс, Петер не имел ни малейшего представления, а вот Эстер считалась его невестой. Петер скривил губы. «И ты тоже…» — подумал он с грустью.

Потом он принялся за ужин и быстро покончил с ним. Попросив на время ручку, он написал солдатскую открытку и тайком проставил в своем отпускном билете сегодняшнюю дату.

Наконец стемнело.

Петер медленно поднялся и, пройдя полусогнувшись по окопу, подошел к одному из своих товарищей.

— Дай кусочек бумаги, — попросил он.

Тот подал ему открытку, Фёльдеш рассмеялся и съязвил:

— Она будет царапаться, а газеты у тебя нет?

Тот дал ему клочок газеты.

Петер вылез из окопа и неторопливо направился к роще, миновав которую он свернул в сторону и осторожно, стараясь не шуметь, вышел на опушку и задумался над тем, что же скажет, если его остановит полевой жандарм. «Я не хочу опорожняться здесь, у вас под носом…» Такая отговорка показалась ему вполне толковой.

Но его никто не остановил.

Кукурузное поле Петер обошел стороной, боясь сильного шума от листьев кукурузы, и широким шагом двинулся через жнивье по направлению к шоссе.

Между бараками свистел ветер. Потускнели звезды в небе. Приближался рассвет.

Установленный в лагере порядок, словно тугая веревка, душил ее. Люди стояли на бетонной площадке не шевелясь, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Каждой клеточкой нервов она следила за тем, чтобы не пошевелиться. Искусала себе все губы, чтобы не клацать зубами, напрягла до предела мышцы, и все-таки все ее тело дрожало. Сегодня холод не так чувствовался, как в другие дни, хотя тогда тоже было холодно, но она почему-то его не ощущала.

На стене барака виднелась надпись, и ее уже можно было прочитать. Это был все тот же лозунг, что красовался и над железными воротами лагеря: «Труд делает человека свободным». Он был написан мелом четкими печатными буквами.