Миклош Залка - Осада

— Если его взяли в гетто, то ты уже не сможешь передать ему туда деньги…

— Утром их должны посадить в вагоны, — перебила Дору Роза. — Я узнала. Если я сегодня же отнесу ему документы, то ночью он мог бы бежать с завода. Кто знает… А без документов и бежать нет смысла… Куда без них денешься?

На глаза Доры навернулись слезы. Она уж пожалела, что поторопилась с отказом. «Надо бы дать…» Но вдруг другая, более трезвая мысль заставила ее снова задуматься: «А если его поймают? Следы приведут ко мне…» Она подошла к туалетному столику и начала рыться в ящике.

— Вот триста есть… — Она повернулась и положила деньги на стол. — Возьми.

«Ну, спасла называется…» — Роза так сжала ложку, что побелели пальцы.

— Мне пошел пятьдесят пятый год, Дора. Мне уже нечего ждать от жизни. И к немцам в пасть я добровольно не пойду, даже если бы и могла на что-то рассчитывать… — Она вдруг замолчала, не закончив мысль «что тем более способствовало бы процветанию фирмы Борански…».

Роза опять начала есть. «Мясной суп… И из-за этого я сюда пришла…» Она разозлилась на самое себя, потому что действительно после нескольких ложек супа по-настоящему почувствовала, как была голодна.

Показав глазами на деньги, Дора сказала:

— Спрячь. Не хочу, чтобы их видела служанка.

Ложка громко стучала о дно тарелки.

— Подумай… — Дора переплела пальцы рук и умоляюще объяснила: — Я так просила за тебя Золи… Он не хочет вмешивать семейные дела в дела фирмы… Ты будешь в полной безопасности…

Роза пропускала ее слова мимо ушей. Она смотрела на пустую тарелку и лежавшие около нее три красных банкноты.

— Шестьсот у меня уже есть, — начала она считать вслух, — с этими тремястами — девятьсот. За золотое кольцо, допустим, дадут шестьсот, итого полторы тысячи.

Дора подумала, что ослышалась. Раньше, подписывая долговое обязательство, Роза готова была отдать все что угодно: мебель, одежду, постельное белье, но только не кольцо.

— Свое кольцо?! — спросила Дора.

— Не могу же я отдать грабителям свои вши.

Дора чуть не вскрикнула:

«Да ведь один камень в нем стоит тысячи полторы!» Взгляд Розы между тем остановился на висевшем на шее свояченицы кресте, украшенном бриллиантами, и, прежде чем что-то сказать, она вдруг попросила:

— Отдай мне это. Все равно тебе он нужен просто для форса. Может быть, его возьмут за полторы тысячи, и тогда у меня уже будет три тысячи пенгё.

Дора сразу двумя руками схватилась за висевший на груди крест. Глаза ее округлились. «Да он стоит не меньше чем десять тысяч». Уголки губ ее вытянулись. Из горла вырывались какие-то глухие звуки:

— Христос с тобой… — она почувствовала колики в желудке и запричитала от боли и от обиды: — Не мучь меня… Уходи! Я больше не могу, я тоже человек. Хватит с меня моего собственного креста.

Роза положила деньги в свой ридикюль.

— Тебе он нужен просто для форса, — повторила она глухим голосом и добавила: — А я могла бы с его помощью сделать доброе дело.

Дора посмотрела на свояченицу как на какое-то чудовище. Она энергично затрясла головой.

— Отдать за бесценок!.. — вырвалось у нее из груди. Она задыхалась. Страшно кололо в боку. Отдышавшись, она наконец обрела дар речи, и каждое слово с болью срывалось с ее уст.

— Его преосвященство кардинал… — Дора снова замолчала и немного погодя продолжала: — Лично освятил этот крест… — Опустив правую руку, она ухватилась ею за край софы. — Уходи, ты меня убьешь…

Глаза у Розы покраснели, лицо горело. Внезапно ее охватило чувство странной усталости. Она сунула под мышку плоский продолговатый сверток и медленным тяжелым шагом направилась к выходу. У самой двери ее настигли хриплые слова Доры:

— Я буду молиться за тебя…

Роза обернулась и с отчаянием воскликнула:

— Носи свой крест! Пусть под тобой провалится земля!

Не закрыв двери, она пробежала через переднюю и выскочила из квартиры.

На лестнице было темно. С дрожью в ногах Роза ощупью спускалась вниз. Лицо ее все еще горело. В воздухе мелькали мелкие снежинки, которые, падая, будто иглами кололи лицо. Роза шла по дорожке сада, выложенной плиткой. Когда она проходила мимо окна дворничихи, та сидела за швейной машинкой и шила, как и в момент ее прихода.

У выхода со двора Розу нагнала служанка Доры и сунула ей сверток со словами:

— Здесь немного колбасы и сала, хозяйка передает… Вы это забыли у нас, тетя Роза…

Роза отрешенным взглядом посмотрела на девушку, машинально взяла у нее сверток и вышла из ворот. В голове шумело. Ее качало из стороны в сторону, как после хорошей выпивки. Держась за ограду, она медленно шла по улице. На углу возле тумбы для афиш вынуждена была остановиться: ноги отказывались ей повиноваться. Прислонившись к тумбе, она разрыдалась.

Плакала она долго и громко. Люди проходили мимо, никому не было до нее никакого дела. Потом кто-то тронул ее за плечо.

— Предъявите документы. Что случилось?

Роза вздрогнула, глубоко вздохнула и перестала плакать. Медленно повернулась. Перед ней стояли трое, было темно, и она не видела их лиц. Все трое были в форме, вооружены автоматами.

— Мой сын… — прошептала она, чуть было не сказав «пропадет», но не смогла вымолвить этого слова и снова расплакалась.

Один из мужчин ударил себя руками по бокам.

— Простите, мадам, — в его надтреснутом голосе слышалось сочувствие, — разрешите мне, хотя и незнакомому, выразить вам свое соболезнование. — Он сделал знак своим спутникам, и все трое удалились.

Роза еще с минуту простояла у тумбы, даже не радуясь тому, что ей не пришлось предъявлять документы. «Чтоб вам ни дна ни покрышки!»

Ноги сами собой несли ее к дому. Она уже прошла добрую часть пути, как вдруг заметила, что идет не в ту сторону. Ее дом находился не на улице Мурани, а на Братиславском шоссе, в здании, отмеченном желтой звездой, да еще и к Вильмошу надо попасть. Ноги ее опять ослабли. «Может быть, я увижу его в последний раз…» Она взяла себя в руки.

В темной конюшне со спертым, вонючим воздухом спало почти полроты.

Балинт Эзе лежал на соломе с открытыми глазами. Вот уже третий год, как он в армии, привык и мог спать на снегу, на морозе, под открытым небом, сидя, стоя, даже при сильном огне противника. Если хотелось спать, то он не обращал внимания даже на бомбежку, а сейчас, как нарочно, сон не шел. Он тяжело сопел, ворочался с боку на бок. Вот уже неделя, как Балинт просыпался ровно в полночь и больше уже не мог уснуть, хотя на передовой и стояла тишина, слышались лишь редкие винтовочные выстрелы. Русские вроде бы затихла немного.

«Много кровушки мы им пустили…» — подумал Балинт.

Он тяжело вздохнул, больше всего ему сейчас хотелось бы уснуть, но это никак не удавалось. Не давала покоя мысль о земле. Участок земли не раз снился ему во сне, но еще больше он мечтал о нем наяву. А свободных земель сейчас могло быть очень много. Прежде всего, земли, владельцев которых загнали в гетто. Их было немного. Балинт думал над тем, можно ли еврейские земли тоже считать арендными. Если да, то ему должно достаться кое-что из земель Лихтенштейна, который арендовал две тысячи пятьсот хольдов. Было бы неплохо получить участок этой земли. А если будут давать из участка еврея Винера, занятого под кукурузу… Он скривил губы. С этим участком Винер сам еле-еле сводил концы с концами, приторговывал разным хламом, скупал яйца, занимался выделкой сырых кож.