Миклош Залка - Осада

Русский офицер и Ньяри присели на диван, стоявший в самом углу.

Эгон Ньяри сидел беспокойно, чувствуя на себе полные подозрений взгляды солдат. «Конечно, я же для них враг», — решил он. В помещении было невыносимо жарко от горячего камина и двух раскаленных добела железных печек. «Здесь изжариться можно». По лицу Эгона струился пот. Он сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок, и вспомнил, что платок у него прикреплен на груди. Это должно было свидетельствовать о том, что он пленный. С кислой улыбкой Эгон вынул руку из кармана. «Я сейчас вытрусь платком, а потом опять разложу его на груди…» И тут же задумался над тем, какими правами он может пользоваться согласно Женевской конвенции о пленных. «Хотя я, собственно, добровольно перешел на сторону русских…» Дотронувшись до платка на груди кончиками пальцев, Эгон все же не снял его, а пот с лица вытер рукавом. Достав сигареты, он предложил офицеру закурить.

— Я не курю, — вежливо отказался тот.

Эгон Ньяри закурил.

— Здесь очень жарко, — сказал Эгон и снова вытер пот с лица рукавом шинели.

— Снимите шинель, — посоветовал Эгону офицер.

Эгон мысленно сердился сам на себя. «Убрал бы этот чертов платок с груди, дурак…»

По лицу русского офицера промелькнула еле заметная улыбка.

— Разве вы меня не поняли?

Эгон Ньяри ничего не ответил ему и даже отвернулся.

В зал, где они сидели, выходило несколько дверей. Откуда-то доносился громкий разговор и даже крики. Взад-вперед сновали солдаты и офицеры. «Корпус наступает, оттого такая беготня…» И хотя майору Эгону Ньяри не раз приходилось наблюдать подобную суету в своем штабе, то, что он видел здесь, казалось ему незнакомым и чужим. Вскоре по залу быстро прошел генерал, это Ньяри определил только по красным лампасам на брюках, так как поверх кителя у генерала был надет точно такой же ватник, как и на рядовых солдатах. Никто из присутствующих даже не встал, что немало удивило Ньяри.

— Почему ваши солдаты не отдают честь старшим по званию? — спросил Эгон у своего сопровождающего с легкой насмешкой в голосе.

Офицер сначала сдвинул на затылок меховую шапку, а потом ответил вопросом на вопрос:

— Уж не думаете ли вы, что сейчас самое важное заключается в отдании чести?

— Да я просто так сказал, мне как-то странно, — растерянно пролепетал Ньяри.

— У нас в армии отношения между солдатами и офицерами совершенно другие, чем у вас, — сухо объяснил офицер. — А на парадах и мы умеем великолепно маршировать…

— Извините… Я просто из любопытства спросил. «А вообще-то глупо было и спрашивать… Они нас победили, а не мы их… Непонятно только, как они могли одолеть такую превосходно организованную и вооруженную германскую армию… да и нашу тоже, хотя она и…» Однако от дальнейших расспросов Эгон Ньяри воздержался.

Часа через два Ньяри вместе с офицером пригласили в соседнюю комнату, из которой они вышли через полчаса. В кармане Эгона лежала справка, написанная от руки по-русски и скрепленная печатью, в которой говорилось, что «майор венгерской армии Эгон Ньяри с оружием в руках принимал участие в боях за Будапешт на стороне Советской Армии, и потому ему разрешено нести военную службу в венгерской военной форме с красной нарукавной повязкой».

Такой документ вполне удовлетворял майора Ньяри. Вспомнив об отце, Эгон решил, что тот сейчас остался бы доволен своим сыном. Сняв шинель, Эгон повязал на рукав френча красную повязку, которую ему дали в штабе. На полученную от русских справку Ньяри возлагал большие надежды, ведь он даже и не мечтал когда-нибудь получить такой документ. Сейчас, как никогда раньше, ему хотелось встретиться с отцом и поговорить с ним по душам. Теперь Эгон решил строго руководствоваться советами отца. «Жаль только, что стемнело и уже не видно моей повязки».

Сидя на диване, Эгон Ньяри ждал, когда вернутся солдаты, которых послали за генералом, сидящим в канализационном колодце. Офицер, сопровождавший Ньяри, сожалел, что не ему поручили привести венгерского генерала. Говорить он об этом, правда, не говорил, но по всему его виду было заметно, что он очень жалел об этом. «Как-никак для офицера привести пленного генерал-лейтенанта противника, даже если тот и карточный шулер, дело довольно почетное, за это и наградить могут…»

Майор Эгон Ньяри решил, что когда он вернется из отчего дома, то обязательно разыщет майора Демидова, который допрашивал его в штабе.

Беготня в зале тем временем несколько поутихла. У одной из дверей стоял автоматчик. Тут же спали три солдата: один — лежа на полу, второй — сидя, прислонившись спиной к стене, и третий — сидя на ковре, положив голову на сиденье стула.

Сомневаясь в терпении командира своего корпуса, майор Эгон Ньяри ошибся, так как генерал-лейтенант Лайош Диттрои-Кунц действительно оказался человеком довольно-таки терпеливым. Сидя в канализационном колодце, генерал провел там небольшую разведку и, обнаружив неподалеку от люка трубу — ответвление диаметром немного более метра, — устроился именно там и сразу же успокоился. Правда, здесь сильно воняло, но зато его тут никто не видел, и потому генерал чувствовал себя в полной безопасности, будто в хорошем бомбоубежище. Даже звуки разрывов и стрельбы доносились сюда намного глуше, чем в подвале, да и земля, казалось, дрожала значительно меньше. Вскоре генерал настолько осмелел, что даже закурил, наблюдая за тем, как дымок от сигареты тянется кверху, к люку. В душе он был благодарен судьбе за то, что она послала ему сына старого Ньяри. «Какой вселенский хаос… — Генерал усмехнулся и покачал головой. — Трусливые свиньи… — подумал он о своих офицерах. — Они даже не проверили, действительно ли погиб майор Эгон Ньяри, а взяли да и доложили мне об этом еще ночью… А этот молодец оказался не таким уж глупым…» Генерал хорошо знал отца Эгона и теперь, вспоминая о нем, думал, что при встрече со стариком им будет что вспомнить. Сейчас генерал-лейтенант был вынужден признаться самому себе в том, что у генерала Густава Ньяри оказался более тонкий нюх на события ближайшего будущего. Старик успел продемонстрировать в определенных кругах, что он отошел в сторону от того, что сейчас творится в стране. К счастью, генерал Густав Ньяри оказался рыцарем: не оказывал каких-либо услуг русским. В этом комкорпуса был твердо уверен. «Во всяком случае, я дам Густаву возможность играть роль рыцаря без страха и упрека до конца, а если он вдруг по какой-либо причине не пожелает этого, тогда старика можно быстро загнать в угол, хотя бы тем, что его сын награжден германским Железным крестом. Ну, до этого, видимо, дело не дойдет…» Че́рты лица у генерала несколько смягчились. Он остался доволен своей идеей наградить майора Эгона Ньяри Железным крестом. Тогда его забавляло, что этот «глупый кутенок», как генерал про себя называл Эгона Ньяри, видимо, полагает, что его наградили Железным крестом за боевые подвиги. Получив орден, майор организовал роскошный банкет, на котором, разумеется, присутствовал и он, генерал-лейтенант Лайош Диттрои-Кунц. Более того, генерал даже сильно захмелел от выпитого и, как всегда в подобных случаях, потерял дар речи, а про себя сформулировал причину награждения майора Ньяри следующим образом: «Награжден за активную и плодотворную деятельность в деле политической компрометации своего отца». Такая формулировка очень понравились генералу. Он от души сожалел, что не мог высказать ее вслух.