Лариса Федорова - Не лги себе

Скандала, слава богу, не произошло. Рашид вовремя встал за прилавок, чтобы отпустить покупательнице канцелярские кнопки, укротив Фатиму яростно-ненавидящим взглядом. Смолкли и насмешницы продавщицы. Но все равно при такой ситуации не могла я извлечь из сумочки свое командировочное удостоверение и отрекомендоваться всем трем сторонам этого грустного и столь распространенного в жизни треугольника…

Дорого платила Шахназ за это придуманное ею свидание. Задрожавшие перед Фатимой губы долго не могли произнести нужное ей слово. А взгляда на Рашида она так и не подняла. Руки ее, очевидно уверенно водившие по полю трактор и комбайн, сейчас ослабели от тяжести монетки, тут же упавшей на пол. Потом она уронила весь кошелек, и я помогала ей собирать раскатившуюся подле прилавка мелочь. Она машинально опустила монетки в кошелек, так и не взглянув на меня. Но я успела рассмотреть ее и заметить главное: девушка была некрасивой.

Из магазина я вышла следом за ней. Вот здесь бы и окликнуть ее и сказать, по какому делу я приехала. Но ведь это значило бы еще больше увеличить ее смущение.

Она шла задумчиво, не торопясь, роняя из коробочки ненужные ей кнопки. Коробочку она держала в руке. Встречные прохожие, а их в тот вечерний час было немало, уважительно кланялись ей, она отвечала. Женщина в черном платке, распущенном по плечам, как ослабевший парус, остановила ее перекинуться несколькими словами. Пока они болтали, я посидела на уличной скамье, размышляя о том, что с самого начала делаю все неправильно. Получается какая-то слежка, а на это меня никто не уполномочивал.

Я уже совсем собралась окликнуть ее, как вдруг потеряла из виду. Улица, по которой мы так долго шли, у подножия горы разделилась на два рукава. Два глиняных рукава, с замаскированными в стенах калитками. Один проулок просматривался насквозь — до поля. Другой имел поворот. Конечно, Шахназ скрылась за поворотом!

Я ускорила шаги, потом остановилась, прислушиваясь, не стучат ли поблизости каблучки Шахназ. Нет, они не стучали. Которая из многочисленных калиток поглотила ее?

От горы, что возвышалась поблизости, в проулке было прохладно. Но вместе с этой свежестью воздух был насыщен чем-то нежным и опьяняющим. Вдруг послышалось гудение. Оно не удалялось и не приближалось. Может, ребенок играет на дудочке? Нет, звук был низким и монотонным. И еще он был множественным. Гудело какое-то согласное множество. Пчелы! Ну конечно же, они! Вот так же гудят они после долгого зимнего отдыха над расцветшей ивой. Потом над черемухой. Еще позднее над яблонями и вишнями. И где-то в июле, когда отцвели уже все плодовые деревья, гудит пчелиное облако над липами…

Проскрипела одна из калиток, выпустив на улицу толстую старуху с черным поникшим парусом за спиной.

— Бабушка, где тут живет Шахназ Мамедова?

Старуха критически осмотрела мое короткое платье. Перевела взгляд на мои белые туфли. Как видно, то и другое ей не понравилось. Весна тебя еще обманет, говорил ее взгляд, что тогда будешь делать в своих белых туфлях?!

— Шахназ Мамедова? — повторила я свой вопрос.

— Здесь!

Старуха ткнула толстым пальцем в ближнюю от меня калитку.

— Нет ли у них собаки?

Я тут же устыдилась своего вопроса. Мне явственно послышался барственно-ленивый голос Николая Богданова: «Если ты боишься собак, вози с собой безразмерный намордник. Чтобы для любого пса годился».

— Нет у них собаки, — сказала старуха и, грузно колыхаясь, пошла туда, где глиняный коридор обрывался, как странный сон. Там зеленело поле.

Я толкнула калитку, вошла в нее и остановилась изумленная.

Посреди пустого глиняного двора, который казался глиняной чашей, одиноко и неистово цвел куст алой розы. Высокий, пышный, он стоял в маленьком черном гнездышке, и этой малости земли ему было довольно. Бесчисленные бутоны украшали его. Некоторые из бутонов раскрылись, наполняя воздух ароматом. Над ними-то и гудело пчелиное облако!

Каждый из нас когда-нибудь видел цветущую розу. Не столь уж это редкостное зрелище. Но и у розы бывает свой характер. В подмосковной деревеньке, где случилось мне прожить лето, цвела на огороде белая роза. Хозяева гордились ею: «Невеста она у нас, как есть невеста»! И верно. Другие деревца поневестятся, да, смотришь, и плодами украсились. Значит, пошло на убыль лето. А белой розе все нипочем: не трогали ее глухие знобкие ночи августа, когда с неба то звездный дождь, то холодный, яблочный… Казалось, во всей Вселенной только она одна и взывает о целомудрии. И было в этом белом упрямстве что-то предательское, пустое…

Роза во дворе Шахназ была другой. Неистовая, страстная, кипящая огнем бесчисленных бутонов, она как бы исторгала из земли всю ее весеннюю силу. До осени ей, пожалуй, не протянуть.

Я стояла у куста, завороженная его страстью. Уж не ты ли это, Шахназ?

Я громко позвала девушку.

Скрипнула дверь. В темном ее проеме стояла незнакомая девушка в белой косынке и белом переднике поверх полосатого платья.

— Вы к Шахназ? Она только что ушла в поле. Я сестра ее, Наргис. Заходите, пожалуйста.

Премилая у нее сестричка! В каких-нибудь двадцать минут она выложила мне всю семейную хронику. Живут они с сестрою вдвоем. Мама умерла в прошлом году («волновалась, были на то причины»), а отца нет на земле уже лет пять. Сестра для Наргис заменяет их обоих. Впрочем, и у самой Наргис голова на плечах. Пусть старухи говорят, что хотят, а школу механизаторов она, по примеру сестры, окончила тоже. Ну конечно, до героинь ей еще далеко, и тут всему виною председатель. Типичный феодал! Для него и Шахназ, что рыбья кость в горле. Так что он сделал? Отвел для Наргис самый плохой участок. Как же ей теперь сколачивать свою бригаду, кто соблазнится такой землей?! Наргис отказалась. Тогда, говорит председатель, поработай с кетменем. Как бы не так! Видала она этот кетмень в гробу! Что? Разве так не говорят? А как же? Ах, значит, председателя в гробу? Тогда еще лучше!

С Наргис было так весело, что мне вовсе не хотелось заводить тот самый неприятный разговор о ее сестре и женатом Рашиде.

— А скоро вернется твоя сестра?

— Не скоро. Давайте пить чай. У меня есть хорошие конфеты.

— Что же ты не спросишь, откуда я?

— Из газеты, наверно. Мы уж привыкли, что все к нам ездят из газеты. Впрочем…

Наргис мгновенно изменилась в лице. Хорошенькое, оно стало строгим. Девушка вся подобралась, вытянулась, как потревоженная на гнезде птица.

— Вы по какому поводу?

С ответом я помедлила. Сказать правду — значило нарушить многое. Обманывать тоже нехорошо. Наргис того не заслуживает. Сидим мы с ней в уютной, увешанной коврами комнате, где белеют две девичьи кровати, посматриваем в окно на алую розу, и так мирно нам обеим… Но стоит мне сказать, зачем я приехала, как все это будет видеться в ином свете. Я превращусь в официальное лицо, которое в домашней обстановке всегда нежелательно.