Лариса Федорова - Не лги себе

— Вы меня извините, — сказала она гостю, — но я вас должна покинуть. Беседуйте тут, угощайтесь. Мне в клуб пора.

— Если разрешите, я провожу.

Неизвестно, что бы ему ответила на это Настя, но в это время звякнула калитка. Кто-то высокий мелькнул под окнами, взбежал на крыльцо и густым баритоном попросил разрешения войти.

— Входите, входите! — разрешила Настя.

Гость насторожился, и Ленка, заметив это, грустно сказала:

— Это зоотехник наш, Борис Иванович, приятель Настин…

Еще во дворе, умываясь и приводя себя в порядок, Ленка решила, что будет вести себя с Васей Пирожковым, как на суде. Расскажет все, как было, и попросит прощения. Не было у нее никакой надежды, кроме как на это прощение…

Но как обрадовалась она приходу Бориса Ивановича! Именно он своим нечаянным приходом помогал Ленке в ее трудной и неотложной задаче.

— Мы вас ждем, Настя! — тоном упрека сказал вошедший. — Все собрались, а главной героини нет… — И вдруг заметил, что за столом сидит военный, вернее — бывший военный, если судить по следам отпоротых лычек. И это, должно быть, не понравилось зоотехнику.

— Впрочем, у вас, кажется, гости…

Вася привстал и сдержанно поклонился. Пристальные глаза его мгновенно оценили красиво сросшиеся брови зоотехника, его изящную худощавость городского человека. Только зря он здесь носит полуботинки на каучуковых подошвах! Обувь эта хотя и прочная, но не для охлопковской осенней грязи!

— Гости это не мои, Борис Иванович! — как бы пропела Настя. — Это к Лене приехал, земляк наш. Переписывались они с ним. Вы, кажется, из Каменки? — любезно поинтересовалась Настя.

Солдат подавленно молчал.

Анна Петровна поперхнулась чаем и оторопело воззрилась сначала на старшую, потом на младшую дочь. Ленка сосредоточенно комкала в руках носовой платочек. И сама она сжалась в комок, готовая провалиться сквозь землю от этих пристальных удивленных взглядов. Ах, какая решительная, какая дерзкая эта Настя!

Далеко, на другом конце деревни, пели озорную частушку:

— Н-да… — усмехнулся Вася. — Обстановочка!

Он призывал на помощь всю выдержку бывалого солдата, попавшего в сложные условия. Что случилось с Настей? Почему она притворяется перед ним и перед этим фертиком? (Иначе он просто не мог назвать своего неожиданного соперника.)

— У нас хорошо, — ворковала Настя, — не раскаетесь, что приехали. Другие после армии все в город рвутся, а по мне так здесь лучше. Правда, Борис Иванович? — И уже только к нему, так и не сошедшему с порога: — Сейчас я, одну минуточку, только жакет накину…

Они ушли счастливые, занятые собою, забыв даже распрощаться. Мелькнула под окнами голубая Настина косынка, так и льнущая к плечу высокого спутника. И тогда неприятный холодок сомнения тронул Васино сердце. Настя не притворялась, не играла, она любила другого. Вся ее любовь была напоказ — к человеку, который носит туфли на каучуке. Но зачем же эти письма, добрые слова и робкие уверения?

Анна Петровна завела было разговор о погоде, но, видя, что гостю не до погоды, вышла.

— Мне, пожалуй, тоже пора, — сказал Вася и потянулся за фуражкой.

Ленка не двигалась с места. Она только подняла на него добрые карие глаза, и он удивился, прочтя в них смущение. «Стыдно ей за сестру, — догадался Вася, — щеки так и полыхают». И вдруг ему захотелось поговорить с ней, узнать причину Настиных перемен.

— Вот какие дела, Лена… Ехал — планы всякие строил, а выходит, зря. Ненадежные у меня землячки, с ветерком…

— Ой, что вы! — ужаснулась Ленка. — Да Настя никогда… она у нас не такая…

— Какая же? — прищурился гость. — Эх, адвокат из тебя неважный. Хитрости маловато. Настя — та бы извернулась. Ну, скажи на милость, зачем она мне писала?

Нет, не подготовлена была Ленка к такому натиску. Несколько мгновений смотрела она на гостя, порываясь что-то сказать ему в защиту сестры, но так и не нашлась, что именно. Губы ее жалко дрогнули, карие глаза наполнились слезами.

— Лена, что с тобой? — перепугался Вася и участливо склонился к ней, все еще сидящей перед нетронутой чашкой чая. — Ты о чем, Лена?

И от этих участливых слов, и оттого, что он заглянул в ее глаза, так и не поняв, что они выражали, Ленка уронила голову на скатерть, и плечи ее стали вздрагивать.

Вася Пирожков растерялся и того больше. Из-за него ни одна девушка еще не плакала, не было у него такого случая в жизни. Впервые пришел в чужой дом, и вот, пожалуйста!

— Да ты хоть объясни! — нерешительно тронул он за плечо Ленку. — Что же это такое получается? Если так, я сейчас уйду.

— Это… это я вам писала, — всхлипывая, призналась Ленка.

— Что? — переспросил Вася. — Кто писал?

Ленка не отвечала. Черная бретелька сарафана сползла ей на локоть. Легкие шпильки не сдержали тяжести белокурых кос… Чистым золотом сверкали они на белом полотне скатерти, и Василий смотрел на них как завороженный. Он был смущен не меньше Ленки. Но к этому чувству примешивались еще и другие чувства…

— Ты не расстраивайся, — предложил он, ощущая в себе странное и радостное желание погладить ее по голове. — В общем, конечно, неловко получилось, но спасибо за внимание… Хорошие у тебя письма, душевные… Разреши мне оставить их у себя на память.

Как затихающий дождь вдруг неизвестно откуда набирает новые силы, так успокоенная было Ленка разразилась снова слезами. Золото ее удивительных кос вздрагивало и переливалось. Они были такие тяжелые и… пушистые. Вася опять поймал себя на том, что смотрит на них не отрывая глаз, и это было тем более нехорошо, что девушка продолжала плакать.

— Я даже не пойму, из-за чего ты плачешь? — искренне сказал Вася. — Я и Настю упрекать не стану.

— Стыдно-то как… — прошептала Ленка.

— И вовсе нет! — Вырвалось у Васи. — Веришь, я даже доволен, что так получилось, потому что… А в общем, чего же тут объяснять, по-моему, и так все ясно!

Ленка вздохнула и стала подбирать свои косы.

С утра повалил снег. Густой и легкий, он опушил карнизы высоких домов, покрыл белизною грустный вымокший скверик. И сразу стало ясно, чего недоставало все эти короткие серые дни.

В доме, где жила Клава Синицына, к снегу отнеслись равнодушно. Дом большой, хлопотный, с длинным коридором на старый московский манер, с бесконечными дверями и множеством почтовых ящиков на лестничной площадке. И народ здесь жил трудовой, рано встававший по утрам, озабоченный.

Клава, недавно приехавшая в город из глухомани, очень даже обиделась, что горожане не ценят снега.