Лариса Федорова - Не лги себе

— Сдала! — ответила Иринка. Ширма скрывала дочь от Петровича, но, судя по голосу, он знал, что она сейчас стоит у шифоньера перед зеркалом, слегка приоткрыв для этого дверцу.

— На тройку сдала?

— Ну, конечно, на тройку. Будешь ругаться? — спросила она чуть обиженно.

Петрович промолчал. Зачем ругаться. Она и так знает, что он никогда не ругается. Стипендия пригодилась бы ей самой. Мало ли соблазнов у модницы?!

— Летом-то заниматься уж больно не хочется, — подала голос Серафима Ивановна. — Подружки то в театр, то на танцы… А Ирочка знай зубри сиди! Уж так нынче спрашивают со студентов, так спрашивают!

— Как же, зубрила твоя Ирочка! — насмешливо отозвался Валерий.

— Конечно, занималась. Сколько могла, столько и занималась, — ответила брату Иринка. — Не могу же я всю жизнь сидеть над учебниками, как ты сидишь над своим сеном…

«Сеном» она пренебрежительно называла травы и цветы, собранные Валерием в далеких экспедициях на Севере.

И что их совет не берет! — думает о детях Петрович. Маленькие росли — водой не разлить. А теперь Валерий все придирается к сестре, все критикует за подружек. В отношении Иринкиных подруг отец ничего сказать не может. Не видел он их. Знает только по рассказам самой Ирины. Вот, например, Ната… Очень бойкая девушка, с профилем гречанки. Ее так и зовут — «гречанка». Летом она носит сандалии на босу ногу. Не босоножки, не танкетки, а именно сандалии, сделанные на заказ. И ремешки от этих сандалий застегиваются где-то на лодыжке. «Очень оригинально, — уверяет Иринка, — так в Москве никто больше не ходит, только моя Ната».

Есть еще подруга — Олечка. Эта — полная противоположность Нате. Лицо у нее круглое, русское, волосы убраны в косу, причем, по настоянию модницы Ирины, слегка набок. Не на затылке заплетена коса, а набоку, и это очень красиво, особенно если коса толстая, пушистая и без всяких лент. Олечка высока ростом, «породистая», как говорит Иринка. «Она такая серьезная, папа, такая серьезная, умнее всех на курсе!»

В Олечку тайно влюблен Валерий. И кажется, она в него — тоже. А Нату он, Валерий, терпеть не может. Именно за эти ее заказные сандалии на греческий манер. Но вот Иринка обожает Нату. Олечку она просто любит, а Нату — обожает. И сандалии не просит себе у отца только потому, что Нате это будет неприятно, такое повторение. Раз уж Ната одна такая на всю Москву, то и пусть она будет единственной.

— Артистка она! — с презрением говорит о Нате Валерий. — Все во что-то играет, притворяется. Помнишь, как она вела себя на институтском вечере? Вырядилась в какую-то тунику. Подумаешь, Эллада! Будущий врач! Даже подумать смешно!

— Зато твоя Олечка была на весеннем балу в черном! Меня она не слушает, хоть бы ты ей растолковал, что это не принято!

— А мне нравится! — заявил Валерий. — Во всяком случае, ей идет.

Петрович очень любит слушать разговоры детей. Он в курсе всех институтских дел и даже дел сердечных… Итак, скорей всего жену Валерия будут звать Ольга. Бог с ней, пусть она носит черное, если это ей к лицу. Отец у нее из рабочих, и это тоже приятно — значит, свой брат. А вот у Наты родители ученые, физики. Петрович очень уважает ученых. И даже если б пришлось встретиться с таким человеком, с удовольствием поговорил бы с ним — сначала, конечно, о детях, а потом о спутниках. Дескать, как это все здорово получается, расчет какой точный.

Но Петрович ни разу не видел ни Наты, ни ее ученых родителей, даже будущей своей невестки Ольги не видел, хотя втайне очень хотел бы увидеть ее поскорее.

— Ты куда собираешься? — спросил Петрович, когда Иринка зашуршала перед зеркалом своей новой пышной юбкой.

— У Наты вечеринка. Выйди взгляни на меня!

Она была обаятельна в своей прозрачной белой кофточке, которая окутывала ее словно облачко. Нет, теперь она не казалась мальчишкой. Широкая шуршащая юбка черного шелка только показывала, как тонка талия Ирины. Прихватив пальчиками подол, Иринка церемонно присела перед отцом, потом сделала реверанс и перед братом.

— Ну, улыбнись же, злюка!

— Все франтишь! — сказал брат без улыбки.

— А когда же еще франтить, если не сейчас. Вот окончу» уеду куда-нибудь в Сибирь или на Север, буду ходить в валенках, в шубе, закутаюсь шалью… Ой, я сейчас заплачу, так мне грустно! Имей в виду, Ольга тоже увезет тебя на Север. И ты тоже будешь ходить в валенках. И оба будете есть чеснок, чтобы не заболеть цингой!

— Болтушка ты.

— Ну и пускай! Мама, дай духи! Нет, нет, я сама. Одну-единственную каплю!

На лице матери был написан такой восторг, такое немое обожание, что Петрович строго кашлянул. Совсем испортила девочку. Надо понять, что дочери уже не десять и даже не шестнадцать лет, когда можно часами простаивать у ее кровати, любуясь длинными ресницами и нежным румянцем. Ирина взрослая!

— Поздно у меня не возвращаться! — приказал отец.

— Папочка, разве я когда-нибудь приходила поздно? Это Валерий приходит на рассвете. Он влюблен, а я еще нет!

Она накинула клетчатый жакет, натянула шелковые перчатки и, еще раз оглянувшись на отца, вышла. В комнате остался нежный, едва уловимый аромат — от той единственной капли, которую растерла на висках Ирина.

— Папа! — сказал Валерий, как только сестра вышла на улицу. — Я хочу поговорить с тобой серьезно.

Петрович нехотя присел к столу. Если разговор будет об Иринке, право же, это лишнее, говорил его взгляд. Пусть она наряжается и ходит на свои вечеринки. На то и молодость дана. И почему, собственно, Валерий так строг и недружелюбен к сестре? Разве Иринка плохо себя ведет или дурно воспитана?

— Дай ему отдохнуть, Валерий! — сказала мать. — Этот месяц он все время рано встает. Да и сентябрь будет вставать рано…

Валерий захлопнул книгу, резко отодвинул ее в сторону. Не было у него мягкости в жестах, не было. Вот, например, встать из-за стола можно по-разному. Иринка делает все бесшумно, деликатно, чтобы никому не действовать на нервы. Даже каблучками никогда не стучит, если отец отдыхает. А Валерий омедведел в своей тайге — топ, топ, топ! Ведь и дело-то у него вроде легкое — травинки собирать да цветы. А смотри, как топает! И стулом двинул ни к чему, не на дороге стоит, а у стенки.

— Разговор, отец, не длинный будет. Я только хотел попросить вас обоих с мамой не нянчиться с Ириной. Девушка она взрослая, на третьем курсе уже. Пора к самостоятельности приучаться, а она все папочка да мамочка! Вот ты, мама, сегодня у нее за горничную была!

— Господи! — оскорбленно ахнула мать. — Придумает ведь! Духи подала, только и всего.

— Но ты не должна этого делать! Пусть она тебя уважает.

Мать снова растерялась. Что же это такое? Наговоры какие-то на Иринку. Уж не Ольга ли тут действует?