Лариса Федорова - Не лги себе

— Ничего, я вас мигом до такси доставлю. Только вот передохну. Да и дочка нагрянула. Медик она у нас… Ну, что у тебя, Иринка?

Он спросил это весело, потому что в присутствии дочери всегда веселел. Ирина в нетерпенье остановилась. Сопротивление толпы утомило ее. Больше того — рассердило!

— Меня совсем затолкали, — жалобно сказала она, глядя на отца. Знала, — ни за что бы! Но у меня такое срочное дело.

— А что случилось? — забеспокоился Петрович.

— Пустяки, не волнуйся. — Она принужденно засмеялась. — Ты торопишься, папа? — И к пассажирке: — Извините, пожалуйста, сейчас я его отпущу. Папочка, мы с Натой решили сегодня поехать за город. И вдруг оказалось, что у нас нет денег… Ну, ни копейки!

— Фу! — сказал с облегчением Петрович. — Вот напугала. А я думаю: что случилось? Сколько тебе?

Он с готовностью полез в карман, где бренчала мелочь, и стал набирать ее на ощупь: помельче — значит, гривенники, крупная монета — рубль. Чуть поменьше крупной — полтинник.

Иринка напряженно ждала. Ей было неловко ждать этих денег. Во-первых, это на дороге; во-вторых, женщина с ребятами явно нервничает, как будто она еще не приехала; в-третьих — и это больше всего волновало Иринку — фартук. Белый фартук!

— Я так тороплюсь! — сказала она просительно.

— Сейчас, дочка, сейчас… Еще в другом кармане посмотрю.

И вдруг Иринка, вся напрягшись, сказала:

— Послушай, вон там идет Ната. Ты не можешь снять фартук?

Рука Петровича замерла в кармане. Кажется, на полтиннике. Рубль или полтинник?

— Я говорю — ты не можешь поскорее снять фартук? Пока не подошла Ната? Она же не знает, что ты носильщик.

— Что? — переспросил Петрович. — Фартук? Снять? Зачем?

— Господи, папочка! — укоризненно сказала Иринка и мучительно покраснела. За него. Да, за него!

— Стыдится она вас! — громко и бесстрастно сказала пассажирка. — Деньги брать не стыдится.

Женщина торопилась. И ей некогда было по-настоящему высказать свое презрение к этой нарядной, словно воздушной девушке.

— Очень прошу вас, доведите меня, папаша. Тут уж немножко осталось. Барышня подождет, куда ей торопиться. А мне на поезд. Иначе сутки еще сидеть.

— Да-да, — спохватился Петрович, стараясь не смотреть на дочку. — Дорожное дело такое, что не терпит. Ты иди, Ирина. Иди, иди! — крикнул он, наливаясь тяжелым гневом. — Домой иди. Домой!

Кажется, он толкнул ее в спину. Да, толкнул. Впервые в жизни. И, спотыкаясь от стыда, Иринка побежала вперед в редеющем потоке пассажиров. Петрович видел, как удивленно посмотрела ей вслед высокая девушка с черными кудрями. В руках ее была белая замшевая сумочка. Вот так иногда и запоминается человек: черные кудри, белая сумка.

— Простите, кажется, Павел Петрович? Ну, вот и познакомились. Я — Ната. Таким вас и представляла! Даже удивительно. Вы похожи на моего дедушку. Иринка вам не говорила? И скажите, пожалуйста, куда она побежала?

Он силился что-то сказать, ответить, хотя бы пожать протянутую руку. И не мог. Уши заполонил какой-то странный гул. Гул вокзала, которого он никогда не замечал прежде.

— Вам плохо? — откуда-то издалека допытывалась Ната. — Пойдемте домой, Павел Петрович. И очень это вам нужно на старости лет чемоданы таскать. Минуточку, носильщик! Возьмите вещи. Она скажет, куда. Счастливого пути, гражданочка!

Вела его под руку, как дочь. Говорила заботливые слова. Как дочь. Словно сама Иринка. И жизнь выползала перед ним, как тяжелый состав из-за крутого поворота. И все, что виделось, еще не было законченной правдой.

Потому что у правды нет конца.

В подмосковных садах запах яблок начинается с июля. В сумерки его перебивает аромат цветущего табака. А если день серенький, дождливый, глянцевый от омытой листвы, — пахнет в саду вишеньем. Но только этот запах временный, мерянный часами, тогда как яблоками в саду пахнет до самой глубокой осени.

Если у человека нет детей, вся его радость в саде. Радость эта прочная, и нет в ней ни горчинки, ни обмана, если даже взрослые деревья и не одарят тебя плодами… Будет новая весна и новые ожидания.

У Ольги Игнатьевны детей нет, а сад она вырастила хороший, хотя и маленький.

Она любит его за то, что он весел и без особых претензий. Нет в нем никакой такой скучной научности. Даже стволы в нем не всегда побеленные. Недостает на это времени. Живет Ольга Игнатьевна за городом, работает в Москве по торговой части.

Как только проходил сумрачный октябрь — месяц голый и черный, Ольга Игнатьевна начинала ждать. Сначала белизны. Но белизна не приходила долго. Так долго, что начинали томиться и стонать по ночам даже деревья. И вдруг однажды ночью все расцветало белизною.

Тогда Ольга Игнатьевна начинала ждать весны. И сад первым говорил ей, что весна вот она, пришла! Кажется, еще вчера почки сирени плотно прилегали к ветке. Ветка была гладенькой, робкой. А тут словно вздохнула, и все, что дремало на ней, обозначилось дерзко, как грудь вчерашней девчонки.

С приходом весны как бы просыпалась от чего-то и хозяйка сада. И не только для того, чтобы колдовать над землею и деревьями. Как торговый эксперт, неутомимо бегала она по разным складам, где хранились ковры, и перед ней, как перед капризной принцессой, молодые продавцы — рослые вежливые парни — раскидывали, раскручивали тяжелые жгуты ковров. Надо было проверить, не испортились ли они за сырую зиму, соответствует ли цена артикулу.

Кончался рабочий день, и Ольга Игнатьевна вместе со всеми иными загородниками торопилась домой. Правда, иногда забегала к замужней сестре повидаться с племянниками. У Раисы всегда бестолково и шумно. Громко, на всю катушку работает телевизор. На столе исходит паром электрический самовар. Раисе некогда смотреть за порядком. Во-первых, она тоже только что пришла с работы; во-вторых, она заядлая болельщица, как и сыновья-подростки. Иногда Ольге Игнатьевне кажется, что такие футбольные да хоккейные страсти в сестре неискренни. Уж не заискивает ли она перед сыновьями, чтобы доказать им, что она передовая современная женщина? Мужа-то Раиса не очень любит, да и живут они больше порознь, в зависимости от его частых командировок.

— Оставайся ночевать, — предлагала Раиса. — Может, в кино вечером сходим.

— Нет, поеду я. Приезжайте лучше вы в субботу.

— А что у тебя делать? Скучища за городом.

— Вот когда яблоки поспеют, приедем, — говорят племянники.

Подростки, они безжалостны и лгут только тогда, когда курят или утаивают сдачу на кино.

Ладно, пусть не едут. Не такая уж плохая штука одиночество. Раисе и не понять, как это здорово вернуться из шумного города домой, растопить печурку и посидеть подле огня с книгой в руках. А в комнате так хорошо, уютно. Где что положено, лежит годами. Не то что у Раисы, когда она месяцами ищет потерянную вещь. «Не дом, а какое-то провалище!» — кричит она на сыновей, а сыновья ее и не слушают.