Лариса Федорова - Не лги себе

Давно не была на родине Ольга Игнатьевна Чернышева. Раиса и подавно не ездит. Как-то так получается, что мать предпочитает сама приехать в Москву. И всякий раз у нее новости: у того сад появился да у этого. А в пору Олиного детства сады в Сибири редкостью были. Отец ездил за яблоками в город, и как ни странно, только зимой. Потому что в ту далекую пору только к зиме вспоминали в теплых краях, что есть еще на свете Сибирь, где из круглых плодов растет одна картошка.

Много отец не покупал — так, килограмма два, чтобы от вкуса не отвыкнуть. И чтобы подешевле, второго сорта, с гнилыми бочками. Ничего, гнильца для ребятишек — самая вкусность. Кожица сверху толстая, а под ней сахаристая кашица. Вкусно! Только в чай этот гнилой бочок уже не годился, мать всегда его браковала. Она выбирала, да оно и находилось даже во втором сорте, каменно-твердое зеленоватое яблоко с дружными лакированными семечками вокруг сердцевинки. Сестры яростно набрасывались на них, а отец, приехавший когда-то в Сибирь из Подмосковья, робко пытался остановить их.

— Погодите, девчонки, не ешьте семечки, если их посеять — яблони вырастут.

Не выросли у него яблони. Секретов не знал, как их выращивать. А только ведь и требовалось, что пригибать дерево к земле. В Сибири зима такая, что и поклониться ей не стыдно.

Теперь не только детство, и война уже забывается.

Ольга Игнатьевна положила яблоко на стол и принялась за печурку. Когда на дворе снег, хорошо затопить печку. Если ты в доме один, то и огня зажигать не требуется. Сядь на скамейку и слушай, как в длинном горле печи гудит пламя. А над домом сейчас из трубы искры летят. Увидит их соседская домработница Маша, испугается, прибежит посмотреть, что за жаркое дело творит соседка. Так и есть: стучит!

— Ну что, Маша, опять искры?

— Искры. Видать, дрова у вас сухие, а труба низкая. Как бы пожара не случилось.

— Не будет пожара, не бойся.

— У вас-то, может, и не будет, а мой Иван Сергеевич за свой дом опасается. Мы его нынче олифой мазали.

— И у вас не сгорит, ну какой же я поджигатель!

Маша улыбается. Она под белой шалью, чернобровая и, несмотря на то что десять лет живет у культурного пенсионера, все еще слишком деревенская.

— Мой-то что-то занемог. Пойди, говорит, предупреди насчет огня да аспирину спроси.

Пока искала лекарство, Маша с удовольствием болтала.

— Ужас, как мне у вас нравится, Ольга Игнатьевна. Сдали бы мне вторую комнатку. Чего вы все одна да одна. И мне бы у вас ловчее. Девица я, а он вдовый. Болтают про нас люди: дескать, Маша с ним, как жена… Захочу, моложе найду, правда?

— Не знаю, Маша.

— Без загса я не соглашусь, так и сказала. Придираться стал. Может, уйти мне от него?

— Ты десять лет уходишь.

— Привыкла. И жалко его. Мы, бабы, как кошки, к дому привязчивые. Пусть не твой дом. И мужик пускай не твой. Хоть в игру эту поиграть, и то сердцу мягко.

Какие страшные слова говорит Маша. «Хоть в игру эту поиграть». Прибило ее к нему, как щепку к скалистому берегу. Так внизу и останется.

И все-таки сегодня Ольге Игнатьевне веселее встречать зиму, чем бывало. Сама не знает, почему ей так хорошо. Неужели из-за пассажира в синем? Улыбка у него хорошая. Один он в жизни или не один? Судя по жадности к разговору, — один. Хорошо бы подружиться с ним, чтобы встречать в вагоне, как хорошего знакомого. Чтобы он спрашивал, как она себя чувствует и какое у нее настроение. Чтобы шутил с ней, улыбался. Потому что более всего свое одиночество Ольга Игнатьевна ощущает зимой.

Длинны зимние ночи. Длинны и злобливы. Пронзительной голубизной залит сад. Старая яблоня стоит в нем черным-черна. Ломаный рисунок ее ветвей устремлен в сияющее морозное небо. Если затаить дыхание, услышишь, как «стреляет» мороз в ее корявом непрочном стволе. Но было в зимнем саду и прекрасное. Когда луна окатывает деревья своим призрачным голубоватым сиянием, комья снега на ветвях кажутся сказочными пушистыми птицами.

На другой день после встречи в поезде Ольга Игнатьевна проснулась затемно, сделала свои немудрые хозяйственные дела и вышла в сад посмотреть, что с ним стало за ночь. Снегу выпало много. А когда вот так снежно, то использовать даровое добро непременно выходит и сосед Иван Сергеевич со своей Машей. Так было и нынче. У обоих в руках по деревянной лопате. Сосед отменного здоровья — краснорожий, в красном дубленом полушубке, хотя рановато бы еще носить такую одежду.

— Под грушовку, Маша, ступай, под грушовку. Осень нынче сухая была, снежок пригодится. Пляши, пляши, не жалей ножек. Это тебе пользительно.

А у Маши на щеках, видать от усердия, по две свеколки.

— Ольга Игнатьевна! — кричит она соседке низким расслабленным от счастья голосом. — Попляшите с нами за компанию. Уж больно снежок аппетитный выпал!

У каждого своя глубина на счастье. Маше довольно одного глотка. Вчера на квартиру просилась, нынче и думать забыла про тот разговор.

Без двадцати восемь. Надо спешить на электричку. А тропку через лес совсем засыпало. То и дело ботинки сбивались с твердого наста в желтое крошево припорошенных листьев, и тогда сердце замирало. Вообще она была сегодня какая-то тревожная, ждущая, хотя знала, что, в отличие от многих женщин, волнение ей не идет. Лицо становится пятнистым, как в крапивнице.

В тесноте вагона она сразу увидела его. Он занял ей место и теперь манил к себе рукой.

— Сюда, сюда пробирайтесь.

— Здравствуйте. Чуть не опоздала. Тропку совсем замело.

— Стряхните снег. Вот здесь, на берете.

И он сам коснулся перчаткой того заснеженного места. Поезд тронулся, застучали колеса. Все сидели, развернув свои дорожные книжки, газеты. Но Ольга Игнатьевна сидела, как скованная, не поднимая глаз. Странная девическая робость владела ею.

— Я видел, как вы шли.

Она зарделась еще больше. Дело в том, что она не любила своего отражения в зеркале, находя себя излишне высокой, и, как все высокие, плохо держала руки, сутулилась. Значит, такой он и увидел ее проходящей через мосток. На снегу ее длинная фигура в вишневом пальто выглядела, наверное, еще более отчетливо.

— Не надо на меня смотреть, — сказала она тихо, одними губами. — Я не люблю.

Он ничего не ответил, только улыбнулся своей доброй обезоруживающей улыбкой. На коленях у него опять лежал большой желтый портфель с яблоками.

— Хотите яблока?

— Что вы. Я почти не ем яблоки. Привыкла к ним и не ем.

— Это нехорошо.

— Не столько плохо, сколько обидно. Вот что делает привычка. А ведь раньше, когда не имела сада, я любила яблоки. Кстати, у вас большой сад?

— Приличный.

— А вы подгребаете снег к деревьям?

— Разумеется.

— Чтобы больше был урожай?

— Ну конечно, — сказал он, улыбнувшись.