Лариса Федорова - Не лги себе

— А насчет знакомых я подумаю. Вот только какой тут будет принцип? Друзья разные да и деревья тоже.

В ее вопросе прозвучало что-то детски-наивное. И вообще славная она женщина. Другая ни за что бы не призналась, что у нее нет друзей. Заверила бы, что имеются, и даже больше, чем нужно. Ей такой ложный стыд неведом. Он вспомнил вдруг, как при разводе стыдилась (будто бы!) его жена, как, потупившись, отвечала она на вопросы заседателей, а потом, когда все кончилось, грубо сказала ему в коридоре. «Ты ведь знаешь, при каких обстоятельствах появляются дети. У нас с тобой их не было. Значит, чего-то в тебе недоставало». Это было отвратительно по своей грубости и лживости. Потому что детей у них не было по обоюдной договоренности.

Усилием воли он отогнал от себя эту подлую лживую женщину.

Рядом с ним стояла другая — не такая женственная, как та, отнюдь не яркая, но удивительно влекущая к себе чем-то неистраченным и чистым.

— Простите, но здесь так хорошо и тихо, что я несколько отвлекся. Значит, о деревьях? О том, как их дарить? Ну, принцип довольно прост. Во всех случаях исходите из характера ваших знакомых. Антоновку, например, нужно отдать тому, кто терпелив и снисходителен. Ведь это яблоко долго остается зеленым и кислым. Бельфлер предназначен для поэтов или для того, кому жизнь долго горчила.

— Постойте, — перебила его Ольга Игнатьевна. — У нас есть одна сотрудница. Ее фамилия Золотухина. Всю жизнь она была одна, а сейчас взяла из детдома девочку и очень счастлива.

— Утверждено! Пойдем дальше. Белый налив. Первое летнее яблоко. Отдайте это дерево своим племянникам. Молодежь всегда нетерпелива. Или какому-нибудь скептику, ворчуну. «Ты не веришь, что я могу отдать тебе плоды моего сада — так вот они, бери, пожалуйста!».

«Белый налив отдам практиканткам, — тут же мысленно решила хозяйка сада. — И молодые они, и нетерпеливые, и веры у них в людей маловато. Подумаешь, скептики какие: «На курортах да в поездах все женатые!»

Антоновка? Кому же ее? Раисе? Нет, под категорию терпеливых и снисходительных она не годилась. Если кто и снисходителен, так это ее муж. Шофер-экспериментатор. Кому отличные шоссе, а ему одни ухабы!

Итак, три яблони пристроены. Кому же остальные?

— Не горюйте, — сказал Иван Сергеевич. — Друзья появятся. Раз появилось у вас такое хорошее желание, — будут!

— Друзья не яблоки, урожая на них не бывает.

И опять от этой шутки им стало весело на снежной улице влажного марта. У Маши от напряжения даже побелел кончик носа. Так старательно прижала она его к стеклу. И ничего-то не слышно! Надо же было так замазать форточку!

— Так значит, до завтра? — прощаясь с Ольгой Игнатьевной, спросил ее кавалер, и Маша это услышала. И услышав, она забилась там у стекла, как большая давно плененная птица. Сухая бумага заклейки треснула, форточка подалась на улицу, куда сразу повалил теплый пар спертого застоялого духа.

— С ума, что ли, спятила? — грубо закричал хозяин, распаренный от обильного чаепития с медом. — Человек лечится, а она фортку отковырнула. Немедленно заклей, как было. А потом банки на спину мне поставишь. Как медсестра учила, так и сделаешь.

— Ничего я не буду, — слезая с табурета, мрачно сказала Маша. — Люди вон между собой веселятся, а я на вас десять лет без единой смешинки потратила. Теперь все: кончилась моя служба!

— Да ты что, да ты что, Машенька! — выскакивая из-за стола, встревоженно забормотал хозяин. — Да ведь договорились мы с тобою. Поженимся хоть завтра. Один я как перст. Кто у меня, кроме Маши? Никого! А помру, все добро твоим будет — и дача, и сад, и сберкнижечка. Кто там за окном — Ольга, что ли? Ишь, смутительница. Ты не ходи к ней.

Маша прошла в свою комнату и молча стала укладывать вещи.

1966

Мы редко задаем себе вопрос: чего нам надо? Одни боятся множества желаний, другие — собственной пустоты. Как это — чего надо? Смотря в каком смысле. И заплутают, заблудятся в ответах, сведя их к привычной норме бытия.

Алла Сергеевна знала твердо: ей нужна любовь. Возвышенная, чистая, яркая, как молния. И такая же недосягаемая, если ее не заземлить. Да, если не заземлить.

В последнее время ее беспокоили странные мысли, вероятно обычные для женщины в сорок лет. Так беспокойно дышит человек, достигший горной вершины. Медики называют это кислородным голоданием. Как бы это ни называлось, но если тебе чего-то недостает, то ты вправе бить тревогу.

Алле Сергеевне недоставало любви. Она вдруг усомнилась в прочности своей семьи, хотя ни муж, ни сын не давали к тому основательных поводов. Да нет, речь не о сыне. Он вырос, женился и работает в другом городе помощником прораба, как некогда отец. И вот когда они остались вдвоем с мужем, когда квартира внезапно опустела, даруя им свободу супружеских отношений, не регламентированных присутствием третьего, Алла Сергеевна растерялась. Свобода была, но такая же нелепая и подавляющая, как солнце в пустыне. Бесконечное чувство жажды, а воды нет. И когда по радио передавали «Болеро» Равеля — однообразно пленительное, как поступь каравана, она саркастически улыбалась.

— Ты чего? — спрашивал муж, заметив ее странную улыбку.

— Ничего. Просто так.

Не могла же она попросить у него поцелуя. Почему он забывает, что прежде целовал ее украдкой — в коридоре, когда снимал с нее пальто, перед зеркалом, когда она завязывала ему галстук, потому что в зеркале отражался и сын, углубленный в свои чертежи.

И вдруг ее осенило: надо переменить обстановку. Пора. Двадцать лет на одном месте. Все давно примелькалось. Одно и то же, одно и то же. Утром на кухне «доброе утро, милый» вечером в спальной «спокойной ночи, дорогая». На лестничной клетке гудит лифт. Улица шелестит колесами троллейбусов и автобусов. Этот шелест уносит ее на работу и возвращает обратно. Так гонит осенью по аллее сухой лист. Впрочем, работу свою она любит, у нее такие славные сотрудники. Океанографы. Они изучают течение и зыби морей, глубины океанов. Бесконечные экспедиции, ученые советы, доклады, кадры кинолент. Алла Сергеевна никуда не ездит. Она заведует библиотекой, где хранятся также всевозможные карты океанов. «Алла Сергеевна, будьте добры, дайте мне Индийский океанчик с последними данными». И она достает с полки двухметровый рулон, весь в цифрах и таинственных знаках по голубому полю.

Муж Аллы Сергеевны — архитектор. Личность творческая и потому безалаберная. Если шелест улицы приносит ее домой в шесть вечера, то супруг возвращается в одиннадцать, когда улицы безлюдеют и на них заметен каждый подвыпивший гуляка. Нет, нет, он не слишком часто, но бывает… И всегда виноваты друзья, которых многовато.