Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– Я пошла. Я что-то устала. Спокойной ночи.

Он неподвижно сидел на перилах, курил и прислушивался к звукам в доме. Дом отходил ко сну. Он поднялся по черной лестнице и увидел, что Элиза собралась удалиться в свою келью.

– Сын, – сказала она тихо, несколько раз укоризненно покачав сморщенным лицом. – Вот что я тебе скажу – мне это не нравится. Это нехорошо, что ты так поздно засиживаешься наедине с этой женщиной. Она тебе в матери годится.

– Она ведь у тебя живет? – сказал он грубо. – Не у меня. Я ее сюда не звал.

– Во всяком случае, – обиженно сказала Элиза, – я с ними не якшаюсь. Я держу свою голову высоко, не хуже других. – Она улыбнулась ему горькой улыбкой.

– Ну, спокойной ночи, мама, – сказал он с болью и стыдом. – Забудем о них хоть на время. Какое это имеет значение?

– Будь хорошим мальчиком, – сказала Элиза робко. – Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, сын.

В ее тоне была виноватость, оттенок сожаления и раскаяния.

– Не беспокойся! – сказал он резко, отворачиваясь, как всегда болезненно пронзенный ощущением детской невинности и упорства, которые лежали в основе ее жизни. – Не твоя вина, если я не такой. Я тебя не виню. Спокойной ночи!

Свет в кухне погас, он услышал, как тихонько стукнула дверь его матери. По темному дому веяли прохладные сквозняки. Медленно, с бьющимся сердцем, он начал подниматься по лестнице.

Но на темной лестнице, где звук его шагов глох в толстом ковре, он столкнулся с телом женщины и по благоуханию, похожему на аромат магнолии, узнал миссис Селборн. Они вцепились друг другу в плечи, застигнутые врасплох, затаившие дыхание. Она наклонилась к нему, и по его лицу, воспламеняя щеки, скользнули пряди ее белокурых волос.

– Тсс! – прошептала она.

И секунду они простояли, обнявшись, грудь к груди, – единственный раз соприкоснувшись так. Затем, получив подтверждение темному знанию, которое жило в них обоих, они разошлись, разделив жизнь друг друга, чтобы и дальше встречаться на людях со спокойными, ничего не говорящими глазами.

Он бесшумно нащупывал дорогу в темном коридоре, пока не добрался до двери «мисс Браун». Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он вошел.

Она забрала его медали, все медали, которые он получил в школе Леонарда – одну за искусство ведения спора, одну за декламацию и одну, бронзовую, за Вильяма Шекспира, «1616–1916» – пошла за дукат!

У него не было денег, чтобы платить ей. Она не требовала много – одну-две монеты каждый раз. Дело, говорила она, не в деньгах, а в принципе. Он признавал справедливость такой точки зрения.

– Если бы мне были нужны деньги, – говорила она, – я бы не стала путаться с тобой. Меня каждый день кто-нибудь да приглашает. Один из богатейших людей города (старик Тайсон) пристает ко мне с самого моего приезда. Он предложил мне десять долларов, если я поеду покататься с ним в автомобиле. Твои деньги мне не нужны. Но ты должен мне что-нибудь давать. Хоть самую малость. Без этого я не смогу чувствовать себя порядочной женщиной. Ведь я не какая-нибудь потаскушка из общества вроде тех, которые шляются по городу каждый день. Я слишком себя уважаю для этого.

Поэтому вместо денег он давал ей медали, как залоги.

– Если ты не выкупишь их, – сказала «мисс Браун», – я отдам их своему сыну, когда вернусь домой.

– У вас есть сын?

– Да. Ему восемнадцать лет. Он почти такой же высокий, как ты, и вдвое шире в плечах. Все девушки от него без ума.

Он резко отвернул голову, побелев от тошноты и ужаса, чувствуя себя оскверненным кровосмешением.

– Ну, хватит, – сказала «мисс Браун» со знанием дела, – теперь пойди к себе в комнату и немного поспи.

Но, в отличие от той первой в табачном городке, она никогда не называла его «сынком».

Мисс Айрин Маллард сменила иголку граммофона в солярии и перевернула заигранную пластинку. Затем, когда торжественно и громко зазвучали первые такты «Катеньки», она подняла тонкие прелестные руки, как два крыла, ожидая его объятия, – стройная, улыбающаяся, красивая. Она учила его танцевать. Лора Джеймс танцевала прекрасно: он приходил в бешенство, видя, как в танце ее обвивают руки какого-нибудь молодого человека. Теперь он неуклюже начал движение с непослушной левой ноги, считая про себя: раз, два, три, четыре! Айрин Маллард скользила и поворачивалась под его нескладной рукой, бестелесная, как прядка дыма. Ее левая рука касалась его костлявого плеча легко, как птичка, прохладные пальцы вплетались в его горящую дергающуюся ладонь.

У нее были густые каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор; перламутрово-бледная кожа была прозрачной и нежной; подбородок полный, длинный и чувственный – лицо прерафаэлитских женщин. В прекрасной прямизне ее высокой грациозной фигуры таилась какая-то доля пригашенной чувственности, рожденной хрупкостью и утомлением; ее чудесные глаза были фиалковыми, всегда чуть-чуть усталыми, но полными неторопливого удивления и нежности. Она была как мадонна Луини – смесь святости и соблазна, земли и небес. Он держал ее с благоговейной осторожностью, как человек, который страшится подойти слишком близко, страшится разбить священный образ. Изысканный аромат ее тонких духов обволакивал его, как невнятный шепот, языческий и божественный. Он боялся прикасаться к ней – и его горячая ладонь потела под ее пальцами.

Иногда она тихо кашляла, улыбаясь, поднося к губам смятый платочек с голубой каемкой.

Она приехала в горы не ради собственного здоровья, а из-за матери – шестидесятипятилетней женщины, старомодно одетой, с капризным лицом, проникнутым безнадежностью старости и болезней. У старухи была астма и порок сердца. Они приехали из Флориды. Айрин Маллард была очень способной деловой женщиной, она служила главным бухгалтером в одном из алтамонтских банков. Каждый вечер Рэндолф Гаджер, президент банка, звонил ей по телефону.

Айрин Маллард закрывала телефонную трубку рукой, иронически улыбалась Юджину и умоляюще возводила глаза к потолку.

Иногда Рэндолф Гаджер заезжал за ней и приглашал ее куда-нибудь. Юджин угрюмо удалялся, чтобы ожидать ухода богача; банкир с горечью глядел ему вслед.

– Он хочет жениться на мне, Джин, – сказала Айрин Маллард. – Что мне делать?

– Он же годится вам в дедушки, – сказал Юджин. – У него на макушке плешь, зубы у него вставные и мало ли еще что! – сказал он сердито.

– Он богатый человек, Джин, – сказала Айрин, улыбаясь. – Не забывайте об этом.

– Ну, так давайте выходите за него! – яростно воскликнул он. – Да, выходите! Самое подходящее для вас. Продайте себя! Он же старик! – сказал он мелодраматически. Рэндолфу Гаджеру было почти сорок пять лет.