Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

Об «итальянской» школе там говорится ( Эстетика , с. 258–259):

В этих романах сам тон, более высокий, заставляет возвыситься над обыденными низинами жизни, он требует и предпочитает большую свободу, более всеобщий дух высших сословий – меньшую индивидуализацию – местность менее определенную, или итальянскую, или идеальную с точки зрения природы и истории – благородных женщин – великие страсти и т. д. и т. д.

«Голландская» школа (то же, что «нидерландская») изображает замкнутый мещанский мирок (не потому ли Предуведомитель желает говорить с «голландцами»?).

И, наконец, третья, «немецкая», школа, к которой Жан-Поль относит роман «Грубиянские годы», представляет собой смешение двух первых ( Эстетика , с. 259):

…на протяжении всего жизненного пути героя, на пути, совпадающем, быть может, с жизненным путем самого поэта, поэт, окруженный всей мелочью житейских конфликтов, не должен, рисуя героя, ни возвышать его, ни принижать, ни пользоваться контрастным фоном, и все же он должен покрыть серость мещанской повседневности яркими красками вечерней зари, сияющей с романтических небес. Герой в романе немецкой школы стоит между двумя сословиями и состояниями, он – посредник между ними, между языками и событиями…

Как дворянин, граф Клотар должен олицетворять в романе итальянскую школу. Но он предстает перед нами еще и как англоман, и как владелец английского парка. Впрочем, эпитет «английский» в «Эстетике» тоже используется как метафорическое обозначение одной из разновидностей романного жанра (с. 114; курсив мой. – Т.Б.):

Голландский парк кажется решительным опровержением всякого романтизма, но парк английский, простирающийся в неопределенность ландшафта, может окружить нас вольной игрой романтической местности , на фоне которой отпущенная на волю фантазия получает полную свободу играть и резвиться в сфере прекрасного.

Фамилия Клотар ( Klothar ) происходит от франкского имени Хлотарь ( Chlot-har ), что означает «Знаменитый своими сражениями». Так звали двух королей из династии Меровингов. Имя Ионатан отсылает, конечно, к библейскому Ионафану: старшему сыну царя Саула и другу молодого Давида, услаждающего царя музыкой.

Ключевым для понимания образа Рафаэлы в романе является нумер 54, где рассказывается, как Флитте пишет миниатюрный портрет Рафаэлы, а Вальт при сем присутствует. Дело в том, что в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поль прибегает к образу художника-портретиста, чтобы показать, как создается литературный персонаж ( Эстетика , с. 220–222; курсив мой. – Т. Б.):

Поэт совершенно непоэтично понял бы Лихтенберга, а Лихтенберг – сам себя, если бы оба они решили, что Лихтенбергов Orbis pictus или любой другой перечень наблюдений над характерами должен служить ящиком с красками для изображения характеров, так что все поэты подходили бы к нему, а потом блистали выписанными оттуда репликами слуг и служанок. <���…> В час вдохновения живой характер должен спокойно восседать перед вами на троне, вы должны слышать его голос, а не просто видеть лицо; он – как во сне – должен внушать вам мысли и чувства, а не вы ему, настолько, что в холодную минуту, предшествующую вдохновению, вы хотя и можете приблизительно предсказать предмет разговора, но не его ход. <���…>

Идеальный прототип характеров – душа поэта, еще не падший Адам, которому суждено затем сделаться отцом всех грешников, – вот как бы идеальное Я для Я поэтического; как, согласно Аристотелю, можно догадываться о том, каковы люди, по тому, каковы их боги, так и поэта можно разгадать по его героям, потому что эти герои и есть созданные им боги.

См. комментарий к с. 552. Георг Кристоф Лихтенберг (1742–1799) – немецкий математик и физик; сатирик, известный своими афоризмами. Он написал, среди прочего, статью «О физиономике против физиономистов», направленную против «Физиономики» Лафатера, и работу о порче литературного языка: «Предложение к некоему Orbis pictus».

Жан-Поль, конечно, изображает этот сеанс живописи в весьма ироничном ключе, но мне сейчас важно подчеркнуть другое: что Рафаэла, судя по всему, – душа Вольта. А поскольку и Флитте есть некая его ипостась, находит объяснение загадочная фраза нотариуса (с. 488): «Рафаэла не так уж далека от Рафаэля» (то есть: модель – от изображающего ее художника). В «Жизни Фибеля», между прочим, говорится, что «Рафаэлеву картину, например, называют Рафаэлем» („man etwa raffaelische Gemalde Raffaele nennt“; Jean Paul VI, S. 370).

Рафаэла и некрасива, и не отличается хорошим вкусом, но при этом на всем протяжении романа остается близкой подругой Вины: что неудивительно, если считать, что она – «душа», а Вина – «мировая душа души». Теперь несколько проясняется и путаница вокруг Рафаэлы: Флитте заигрывает с ней, Вальт ей симпатизирует и даже Вульт готов ей угождать, почему-то видя именно в ней любимую Вальта.

Сцену Дня рождения, которая обсуждалась выше, все-таки, очевидно, следует понимать как день рождения Вальта и Рафаэлы.

Слова Вальта в этой сцене намекают на способность Рафаэлы меняться к лучшему (с. 601–602):

«Ах, дорогая девочка, – думал он, – представляйся себе с каждым днем все более красивой, даже если это не совсем правда! И пусть твоя мать, твоя Вина… тоже думает так, чтобы еще больше радоваться тебе!»

Между прочим, фраза «И пусть твоя мать, твоя Вина… тоже думает так ( Und deine Mutter, deine Wina milsse auch so denken , с глаголом в единственном числе!)» намекает на тождество Вины и «матери» Рафаэлы; на то, что портрет Рафаэлы предназначался именно для Вины.

Чтобы проверить правильность предложенного выше прочтения романа, я попытаюсь сопоставить его с близким по сюжету маленьким романом Жан-Поля «Жизнь Фибеля».

В этом романе речь идет о том, как «Жан Пауль Фридрих Рихтер» пишет биографию некоего Фибеля, автора первого немецкого букваря, – составляя ее из обрывков уже существовавшей 40-томной биографии, которая была изничтожена французами во время вторжения наполеоновских войск. Этим делом Жан Пауль занимается в деревне Хайлигенгут («Святое имение/имущество»), которую называет « портновским логовом (Schneiderholle ), полным разбросанных обрезков бумаги» (Jean Paul VI, S. 376), – что уже приводит на память жилище театрального портного Пурцеля, где поселился (в «Грубиянских годах») Вульт. В «Жизни Фибеля» очень много перекличек с «Грубиянскими годами», но опорные точки как бы чуть-чуть смещены… Мы для удобства разделим этот сюжет на три части.

Готхельф Фибель похож на Вальта, похож даже именем, в которое заложена надежда на Бога (Готхельф означает «(пусть) поможет Бог», Готвальт ( Gottwalt ), полное имя Вальта, – «(пусть) правит Бог»). Более того, в реальном немецком букваре, который приложен к роману, вступительная часть – с молитвами – заканчивается первой, утренней ежедневной краткой молитвой: «Пусть правит Бог Отец, Сын и Свя=той Дух, аминь!» (Das wait Gott Vaster, Sohn, und Hei=li=ger Geist, Amen!)