Станислав Штейман - Волшебный жезл

— Ну что ты такой сердитый? — спросила она.

И то ли голос был у нее такой нежный, то ли тон особенно ласковый и искренний, только бык не спеша поднялся на свои могучие ноги и повернулся к девушке, не выражая ни ярости, ни злобы.

Она осмелела, подошла ближе, протянула животному свежего сена.

С тех пор Шанго стал подпускать к себе только одного человека — маленькую, хрупкую девушку с русыми косами. Она кормила его, поила и чистила. Только ее одну он слушался, она одна не вызывала в нем ярости.

Через несколько месяцев Шанго успокоился совсем, и мы снова смогли его использовать в нашем хозяйстве как производителя.

Пьяница ветеринар остался жив, но в совхоз он больше не вернулся. И никто об этом не жалел; вскоре все о нем забыли, так как совхоз в те дни переживал большие и радостные события.

Лучшие наши животные были записаны в государственную племенную книгу. В московских газетах появились статьи о нашей работе. В совхоз приезжало все больше гостей. Приезжали колхозники, ученые, фотографы, журналисты.

Для помощи в племенной работе наркомат направил в Караваево опытного специалиста-селекционера Александру Даниловну Митропольскую.

Эта скромная, молчаливая женщина небольшого роста внешним видом чем-то походила на сельскую учительницу. Она училась в институте, где преподавал выдающийся советский животновод академик Лискун.

Зная, как недоверчиво относятся ко мне некоторые специалисты, как кичатся они своими знаниями и дипломами, я, признаться, ожидал, что и Александра Даниловна сразу начнет приводить мне всякие высказывания ученых и будет уговаривать поступать не так, как мне подсказывают опыт и разум, а как учили ее профессора.

Этим я вовсе не хочу сказать, что профессора учат чему не следует. Но я думаю, что всякую науку можно считать живой только в том случае, если она все время обогащается практикой и если профессора прислушиваются к мнению практиков так же, как практики прислушиваются к мнению профессоров.

Поэтому я не спешил делиться с Александрой Даниловной своими дальнейшими планами, а предоставил ей возможность сначала присмотреться к нашему хозяйству, привыкнуть к нашим порядкам.

Она ходила повсюду. Я встречал ее на скотных дворах, в телятниках, на пастбищах. Она все внимательно осматривала, обо всем расспрашивала, но ни во что не вмешивалась.

Через несколько дней Александра Даниловна подошла ко мне и сказала:

— Не останусь я здесь, товарищ Штейман! Отпустите меня.

— Что так? — спросил я. — Чем не нравится?

Она опустила глаза, долго молчала, потом сказала чуть слышно:

— Странно здесь все как-то. Не так, как меня учили.

— Что ж, неправильно? Нехорошо? — спросил я.

— Нет, — сказала она, — хорошо. Только многое вы здесь делаете по-своему.

Так начался наш первый разговор с Александрой Даниловной. Это был очень серьезный разговор. Я объяснил Александре Даниловне, что вовсе не хочу отказываться от завоеваний науки, но не хочу быть и рабом науки. Я считаю, что не люди должны служить науке, а наука должна служить человечеству.

Александра Даниловна очень внимательно слушала. Наверно, я говорил с такой убежденностью в свое право вмешиваться в животноводческую науку, что моя убежденность передалась и ей. С тех пор Александра Даниловна никогда больше не заговаривала об отъезде и на всю жизнь стала моим лучшим другом и верным помощником.

В тот период у меня появилось много новых друзей. Некоторых из них я даже никогда не видел. Появились друзья в Москве — в наркомате совхозов, в Ленинграде — в Сельскохозяйственном институте. Друзьями стали колхозницы Прасковья Малинина и Александра Евдокимова. Они первые начали по моему методу выращивать телят в неотапливаемых помещениях. Получал я много писем и от неизвестных друзей из других колхозов и совхозов. Одни писали, что наш опыт помог им избавиться от суставолома и других болезней и сохранить весь приплод молодняка, другие благодарили за выращенных телят и бычков, приобретенных в нашем хозяйстве.

Много новых друзей оказалось у меня и в самом Караваеве, особенно среди молодежи и детей.

Помню, как пришла первый раз на скотный двор Груша Нилова. Ей было всего семнадцать лет. Она хотела работать только дояркой.

— Трудно тебе будет, девушка, — говорил я ей, — вечером в кино захочется, на танцы, а в это время надо будет коров доить. Да и утром — просыпать будешь, а у нас опаздывать не дозволено: животные к строгому режиму приучены.

Но она и слышать ничего не хотела.

— Возьмите меня в доярки, — просила она, — мне все так здесь интересно. Я стараться буду. Вот увидите, я так своих коров полюблю, что они больше всех молока дадут. Вот увидите!

Ну, как такую не взять?

Уселась она первый раз подле коровы на маленькую скамеечку и стала доить. Но доить она не умела — тянет пальцами за соски, тянет, а молоко не идет.

— Нет, голубушка, — говорю, — так не доят. Давай-ка вместе!

Присел я возле нее на корточки, взял ее руки в свои, и вместе с нею сделал массаж вымени, а потом стал доить корову.

Очень мне понравилась эта девушка, потому что все она старалась сделать как можно лучше и, главное, стремилась все понять: почему надо делать так, а не иначе. Стоило ей только увидеть меня, как сразу же начинала задавать разные вопросы о животных. А я люблю любознательных. Если у человека возникает много вопросов относительно его работы, значит, человек думает, значит, он относится к своему труду творчески, значит, этот человек настоящий.

Однажды, уже поздней осенью, приехал я как-то на одно из наших дальних пастбищ и увидел там маленького подпаска Ванюшу Ситушкина. Ему было тогда всего лет двенадцать. Я знал, что он сын нашей телятницы и что одна сестра его телятница, а другая — доярка. Но с ним самим мне до того разговаривать не приходилось.

Белобрысый паренек маленького роста важно расхаживал среди животных, а когда увидел меня, то подошел, снял шапку, поздоровался и сразу же стал расспрашивать:

— Скажите, Станислав Иваныч, а почему Буренка белая, а теленочек у нее родился рыженький? А почему у одних животных рога есть, а у других нету? А почему одна корова дает жирное молоко, а другая нежирное, — ведь траву они едят одну и ту же?

Спрыгнул я с лошади на землю, присел на пенек и стал отвечать мальчику на его вопросы. Но вопросы его не иссякали, и если на все отвечать, так надо было бы просидеть здесь с ним до ночи.

Очень мне понравился этот мальчуган, особенно когда стал он мне рассказывать про коров, которых пас.

— Поглядите на Буренку, — говорил он, — она что-то уж второй день ест без аппетита. А Брюнетка ногу занозила, я занозу вынул, а вот перевязать было нечем, так я ей лопух приложил. А вот Майка, так она вчера чуть не утонула. В болото забрела. По самые колени. Я ее тяну обратно, а она ног вытащить не может. Так я ее за хвост к кусту привязал, а сам за пастухом побежал, насилу вдвоем ее вытащили.