Мария Романушко - В свете старого софита

А нам самим было очень смешно: читать на вступительных экзаменах запрещённых авторов!

В списках допущенных до второго тура мы себя не обнаружили. Естественно! Но мы расстроились не очень сильно. У нас было такое шальное настроение, что нас трудно было чем-либо расстроить в то лето…

13 июля. Мне двадцать лет. Мама с Маришей в Крыму, Фёдор – на даче у друзей. Я жду девчонок. Но ливень – стеной!… С самого утра. Вряд ли кто-нибудь приедет.

И вдруг – звонок в двери! Открываю…

На пороге – мои милые девчонки, промокшие насквозь, с креслом-качалкой! Мне в подарок! Потрясающе! Они знали, что я мечтаю о кресле-качалке. Оно необходимо мне было для одного номера.

Семененко нарисовала мне в тот день афишу: девочку с грустными глазами на жёлтом кленовом листе…

Эта афиша жива до сих пор. На ней изображена девочка с грустными глазами, в больших клоунских башмаках, в смешных брюках в поперечную полоску, с большим чёрным зонтом.

Девочка-клоун на жёлтом кленовом листе…

Была у меня такая реприза. Выходит девочка в манеж, за ней волочится огромный зелёный плащ. Она расстилает плащ на ковре, и выясняется, что это – маленький манеж, зелёный.

Манеж в манеже. Свой манеж. Не общий. Лично её манеж. Её – и больше ничей. А в центре манежа нашит большой кленовый лист.

Это – символ сокровенного, того, что внутри у каждого. Но до времени – скрыто от посторонних глаз.

К сожалению, я не помню, что происходило на этом зелёном манеже… Какая-то смешная сценка, что ж еще могло происходить в манеже? Внешне сценка – смешная, внутри – грустная. В итоге девочку просят убраться с манежа с её нелепым плащом. Она здесь – лишняя, она мешает. Но девочка не уходит.

Она садится в центре своего маленького манежа – своего неприкасаемого мира и начинает медленно заворачиваться в него…

Ещё была реприза со скрипкой. Скрипка взбунтовалась против оркестра. Оркестр играет бравурное вступление – а девочкина скрипка отвечает… ну, к примеру, отрывком из концерта Мендельсона. Я очень любила в то время Мендельсона. И сейчас люблю. Он удивительно современен. А в то время, в двадцать лет, он лучше кого бы то ни было мог рассказать о том, что у меня внутри. И что пытается вырваться наружу…

По сути трагические, мои клоунады и репризы были обставлены очень весело. Было много всяких смешных «корючек», как говорят у нас в цирке… Моя голова была постоянно занята придумыванием этих корючек, то есть одёжек для мысли, которую в неприкрытом виде выпускать на манеж было немыслимо…

…А кресло-качалка живёт в моём доме уже тридцать пять лет…

Это кресло обожали мои дети, когда были маленькие, сынок и дочка, оно было им и кораблём, и домом, оно напевало им свои скрипичные песенки, стишки и сказки, укачивало их в минуты вдохновения и задумчивости… В нём качались и другие дети, приходя в наш дом…

В его поскрипывании мне слышится музыка того июльского проливного дня, того сумасшедшего лета – 1970 года…

Мой король – конечно, не сказочный. И не «ахматовский», как упрекали меня некоторые. Мой король – самый что ни на есть настоящий. Весной и летом семидесятого года он ежевечерне выходил на красный ковер – в скрещение прожекторов… Живой, реальный, злой и нежный, веселый и грустный король манежа…

В мои стихи он вошёл, сам того не ведая. Не подозревая, что действует отныне сразу на двух манежах… И на этом – моём – манеже, в ситуациях полуреальных-полуфантастических мы проигрывали с Моим Клоуном ту жизнь, которая не вмещалась на плоскости «сегодняшнего дня»… И поэтому я создавала свою реальность. По своим законам. Здесь – на моём манеже – можно было говорить в полный голос. Здесь – каждый день был единственным и последним…

Я не показывала ему ничего из написанного ему. Мне казалось: реальность ЭТОЙ жизни – совершающейся на моём манеже – столь безусловна, столь ощутима для нас обоих, что не нуждается ни в каких (даже стихотворных) подтверждениях.

Впрочем… думала я, когда-нибудь, ПОТОМ… Может, и покажу. Я помнила своё обещание насчёт книжек. И думала, что когда-нибудь он ЭТО прочтёт в книге. В книге, где на первой странице будет стоять посвящение – ему!

Разве я могла думать, что этого «потом» в нашей жизни не будет?…

Литературный киносценарий с привлечением в соавторы Александра Куприна. Написан для Леонида Енгибарова.

Идея написать для него сценарий пришла мне в голову весной 1970 года, когда он мне дал прочесть киносценарий «2-Леонид-2» и попросил написать для него песню.

Мне от этого сценария стало грустно. Играть в этом фильме Моему Клоуну с его драматическим талантом, с его глазами трагика – было решительно нечего.

Песню я всё же написала. «Я не клоун – я добрый король».

Но в фильме она не прозвучала. (Почему? – всё из-за моих писем!…)

Но с того самого дня, как я прочла «2-Леонид-2», меня захватила идея написать для Моего Клоуна настоящий сценарий. Где бы он смог, наконец, раскрыться как драматический актёр. Чтобы все увидели: ему по силам и Дон-Кихот, и Гамлет, и Сирано де Бержерак. Он столько лет мечтал сыграть Сирано!…