Мария Романушко - Эй, там, на летающей соске!

Задумчивый Паучок Иксик плетёт свою таинственную паутину…

Заглянул на огонёк старый друг. Наш доктор Коля. Недоумевает (и я никак не могу понять, то ли он шутит, то ли всерьёз):

– Молодая, красивая, умная женщина и – засела в четырёх стенах!

– Выходит, писать книги, воспитывать детей и любить мужа – удел старых, уродливых и глупых?

Хохочет. Ему нечего сказать на это.

Но после первой чашки чая он опять начинает нас подкалывать:

– Сводил бы, Гавр, жену в ресторан…

– Ты, что, Коля, всерьёз? – теперь уже недоумеваю я.

– А что? Тебе же надо периодически отключаться от кухни. Ну, скажи, скажи, когда ты последний раз и где была?

– Была! На Ипподроме. Два раза.

– Но это же не то… Ты с Антоном туда ходила, ради Антона. А ради себя?

– Нет, ты действительно всерьёз про рестораны? Но ведь это же такая скука сидеть в ресторане! Это же с тоски засохнуть можно! Самое бессмысленное на свете занятие.

– Коля, ты как доктор прописываешь моей жене рестораны?

– И как доктор!

– А ты, Коля, предлагаешь ей одной туда идти?

– Зачем одной? Подкиньте Ксению к нам – и идите вдвоём!

Теперь хохочем мы с Гавром.

– Нет, ребята, вы чего-то не понимаете, – огорчается наш заботливый Коля. – Должен же человек почувствовать себя хоть иногда свободным ! Расслабиться…

– В ресторан – за свободой? Нет, Коленька, это ты чего-то не понимаешь! Да я только в своём доме и чувствую себя свободной.

– У плиты? У таза с пелёнками?!

– Да, у плиты. Да, у таза с пелёнками. Я люблю своих любимых. Я думаю СВОИ мысли.

Нет, Коле это не кажется убедительным. Он смотрит на меня с сочувствием, которое меня уязвляет.

– Гавр, ну объясни хоть ты ему! Почему он меня жалеет, когда мне можно позавидовать!

И тогда мой муж берётся отстаивать моё право чувствовать себя счастливой у плиты, у таза с пелёнками…

Через полчаса:

– Да что вы пристали ко мне с этими ресторанами! – в сердцах восклицает Коля.

“Уезжать не собираетесь?” – спрашивает меня Юмих.

– Нет, – говорю я. – Не собираемся.

– Напрасно. Ваш муж мог бы иметь там прекрасную должность, прекрасный заработок.

– Я знаю. Знаю: там я буду иметь прекрасную квартиру, у меня не будет проблем с бытом, дети будут ходить в прекрасную школу…

Одно только непонятно: ЧЕМ Я ТАМ БУДУ ЖИТЬ?…

– А есть ли смысл в том, что мы не уезжаем?… В том, что мы остаёмся здесь, где никогда не будут напечатаны наши книги, где наши дети вынуждены ходить в совковую школу, где тебе приходится тратить слишком много сил и времени на добывание нашего прожиточного минимума. Тех сил и того времени, которое надо было бы отдавать призванию. Где я всегда буду считаться (для общества) домохозяйкой. Потому что мои книги лежат у меня в столе, а не на полках книжных магазинов… И ЧТО здесь уготовано нашим детям? За что им проходить те же круги совкового ада? Бегать по издательствам с нашими рукописями… Ведь они, наверное, будут думать, что это их долг. А когда они будут свои книги писать?…

Когда я вот так думаю, думаю… я постепенно утрачиваю смысл и веру…

– Но ты же так любишь Швейцера! Ты сама всё время напоминаешь о нём – и себе, и другим.

– Да, он искал место на земле, где труднее всего. И нашёл – чтобы исполнить своё предназначение. Для нас, казалось бы, задача облегчена: нам не нужно искать, мы уже родились там, где труднее всего…

– Вот видишь, как всё славно устроилось, – улыбаешься ты своей мудрой улыбкой.

– Славно-то оно славно… Но как же нам осуществить то, ради чего мы здесь? Господи, как я завидую порой Коле, Чиркову, Юмиху! Быть доктором, лечить людей. Это можно делать навыкладку хоть в России, хоть в Африке. Какое же это, должно быть, ни с чем не сравнимое наслаждение: реально осуществлять своё призвание.

– Разве ты не испытываешь то же самое, когда пишешь свои книги?

– Муку, а не наслаждение! Ты же знаешь. И когда пишу, и потом… Слышала когда-то жуткую историю: женщина родила ребёнка и держала его в шкафу. Даже соседи не знали о его существовании. У наших книг – такая же судьба…

– Ты, как всегда, преувеличиваешь! Точнее – преуменьшаешь, – говоришь ты. – Что-то всё-таки было напечатано. Зачем гневить Бога? И потом: у нас такие прекрасные читатели! Доктор Коля, Александр Яковлевич, Феликс…

Пауза.

– Ну, ну, ну…

– Серёжа Трофимов! – вспомнил ты ещё одного нашего хорошего друга, тоже очень-очень давнишнего. Что-то давно он не заглядывал к нам… Ау, Серёжа!

Да, Серёжа тоже наш читатель. И – пониматель .

– И наши дети, надеюсь, нас прочтут, – говоришь ты с воодушевлением.

– Будем надеяться.

– А про Марию Леопольдовну ты забыла?

Нет, не забыла. Мария Леопольдовна, соседка с восьмого этажа, бабушка Антошиного приятеля, она ждёт моих новых книг.

“Вы пишете? – спрашивает она меня каждый раз, когда мы с ней встречаемся в лифте или у подъезда. – Я жду”. Эта милая женщина, ставшая родной за много лет соседства и дружбы наших мальчишек, она даже не подозревает, что значат для меня эти её слова: “Я жду”.

– Вот видишь, – говоришь ты. – Не у каждого писателя есть такие читатели. Разве тебе мало?

Итак. На сегодня, с трудом, но мы всё же пришли к выводу: всё не так уж плохо.

И можно жить дальше.

Нужно.

– А вообще, есть ли смысл в этой жизни?…

– Конечно, есть.

– Почему же я сегодня его не вижу?

– Ты просто устала, милая. Тебе в конце концов надо выспаться. Вот мы сидим, а уже второй час, лучше бы ты спала.

– Как же я могу спать, когда я не знаю ответа на вопрос: есть ли смысл в этой жизни?

– Как так не знаешь? Вчера ещё знала.

– Мне кажется, я и в Бога сегодня не верю… и в бессмертие.

– Ну вот…

Я ухожу на лоджию, ложусь там на диван, завернувшись в плед. Начинает шелестеть дождь… Постепенно шелест переходит в грохот. Отвесная стена дождя обрушивается с тёмного неба на тёмную землю. Я лежу и думаю о нас с тобой…

Ты веришь – незыблемо. Я свою веру – каждый день добываю заново. В этом – твоя сила и моя слабость. Твоя радость и моя печаль. Для тебя твоя жизнь ясна – до конца. Моя же – каждый день – под вопросом. И не то, чтобы во мне не было стержня… Скорее, этот вопрос и является моим стержнем.

– Господи, какой дождь!…

Он – о ней.

Раньше – ласково: “Лысик…”

Теперь – ласково: “Волосатик!”

– Так быстро!… Не успеваю! Не успеваю – нарадоваться, налюбоваться. Дни так мелькают…

– Мне кажется, если бы каждый день длился двадцать лет, тебе и тогда было мало. Ты бы и тогда плакала: как быстро! как коротко!