Мария Романушко - Карантин

И вдруг – глядя мне в глаза:

– А вы со мной дружите?

– Дружу, Женечка.

– А вы меня больше всех любите?

Ой… ну и вопросик!

– Я вас всех люблю, Женечка. И тебя, и Ксюшу, и Яну, и Олесю. Каждую из вас люблю особой любовью. Не больше и не меньше – а особой .

Она слушала очень внимательно, вслушивалась… Я видела: она хотела другого ответа. Но она и вида не подала, что разочарована. Нет, нет, она очень рада, всё хорошо!

И мы опять играем шариками и смеёмся… Вот шарик над Женечкиной головой, она пытается отбить его, резко откидывается назад и – чуть не падает на спину. Я успеваю подхватить её. Мы стоим на коленях, держимся за руки, смотрим друг на друга и улыбаемся. Женечка вглядывается в мои глаза так пристально, так вопросительно… Я знаю, о чём она хочет спросить меня, я слышу её вопрос без слов. Да, мы придём ещё. Мы отыщем тебя, Женечка.

Подходит Ксюнечка, трогает меня за плечо: “Лисичка!”

– Да-да, давайте играть дальше!

И снова летают над девчоночьими головами два синих и красный шарики… Одна головка золотистая – Олесина, одна русая – Янина, и две светло- каштановые – моих девочек…

– Девочки, а вы любите раскрашивать?

– Любим! любим! Я очень люблю! Смотрите, какая у меня раскраска, – и Женечка полезла в тумбочку и вытащила оттуда свою драгоценность: обложку от журнала “Колобок”, старательно раскрашенную ещё раз. Это была её единственная “раскраска”. Больше ей раскрашивать было нечего. И мы побежали к себе в палату за раскрасками… И Ксюша из своего “раскрашивательного” альбома щедрой рукой вырвала шесть роскошных раскрасок, и мы отнесли их девочками. Мальчик Миша из соседнего бокса принёс фломики, и все три девочки уселись раскрашивать…

– Вы придёте ещё, правда?

– Придём, Женечка. Вечерком, сразу после ужина.

– Ой, здорово!

Они уселись раскрашивать. А мы пошли в свой бокс – чтобы поскорее пообедать, поскорее поспать – и снова прийти к девочкам.

А тут и папа пришёл! И принёс расчёску для Женечки. Вот здорово! И всяких вкусностей. Мы еле дождались конца тихого часа, спать Ксюша отказалась, нагрузились подарками и отправились к нашим девочкам.

Входим в палату. У окна сидит Яна и раскрашивает. В палате больше НИКОГО. Женечкина кровать – ПУСТАЯ… Совсем пустая – голая решётка.

– А… где Женечка?

– Её выписали, – тихо говорит Яна. – Сразу после обеда.

– Боже мой, как же так? Мы даже не попрощались… А мы ей расчёску принесли.

– И Олесю тоже выписали, – тихо говорит Яна.

Картинок над кроватками нет. Значит, забрали… На память. И драгоценные кнопочки. Милые девочки. Милая наша Женечка. Когда же мы теперь увидим тебя?

Мы стоим у пустой кровати, среди этих обшарпанных серых стен, и нам страшно грустно.

– Грустно без Женечки?

– Да, – тихо говорит Яна.

– Яна, а у Женечки есть мама? Она тебе что-нибудь рассказывала о ней?

– Рассказывала… Мама у неё умерла. А папа есть. И ещё две сестрички. А живёт она в загородном санатории.

– Значит, она не одна на свете… А её кто-нибудь навещал?

– Нет. Никто.

Мы вернулись в свой бокс. Сели на свои кровати – друг против друга – в полном оцепенении. За всё время Ксюша не проронила ни слова. Глаза у неё были потухшими. “Ксюнечка, не грусти, милая! Мы найдём Женечку! Обязательно найдём, слышишь?” – “И расчёсочку подарим!” – оживилась Ксюша. – “Обязательно подарим, Ксюнечка”.

Я пошла на пост медсестры, дежурила Света, история болезни Жени Нежинской ещё лежала здесь, на столе, и я выписала из неё Женечкин адрес: адрес её санатория.

– А зачем это вам? – спросила Света.

– Потом, когда дочку выпишут, поедем навестим Женю.

– А зачем это вам?

– Хотим с ней дружить.

– Дружить?… – изумилась Света.

– Ну, да.

– А… зачем это вам?

– Просто мы полюбили Женечку.

Почему-то она больше не задала мне свой любимый вопрос “А зачем это вам?” Она была так ошарашена моим ответом, что больше ни о чём меня не спросила.

– Вот, Ксюнёк, адрес. Всё в порядке. Мы найдём Женечку. Я тебе обещаю.

– Только мы вместе поедем к ней, ладно?

– Конечно, вместе!

Позавчера выписали Клавочку, и только сегодня за ней приехала пьяная в стельку мамаша. Вчера, наконец, забрали Юрочку-террориста, который уже три дня как был выписан, но мать не приходила за ним, и он страшно маялся.

И Миша, который чеснока объелся, уже дома. И рыженький Антоша…

А Серёжка всё носится по отделению, продолжая втихую поколачивать и пощипывать тех, кто не может ответить ему тем же, и регулярно наведывается в “сестринскую”. За ним закрепилась кличка “Доносчик”.

И хотя я запретила Серёжке приходить к нам, в нашу дверь он стучится бесчётно раз на дню: тихо, но настойчиво… Но даже когда он приходит за карандашом или листочком бумаги, он при этом смотрит на тумбочку – туда, где еда.

И я призналась себе, что эти вечно просящие, ищущие, требующие глаза страшно раздражают меня! Да, я не хочу, чтобы он приходил к нам.

А он стучит и стучит… И при этом – безумно вежливый: “Извините за беспокойство”. И – лёгкий полупоклон. Интересно, кто его научил этим манерам? И тем , и этим . А глаза при этом – шныр-шныр: чем бы тут поживиться?

Нет, мне не жалко для него печенья или яблока. Просто я не люблю его. Только его во всём отделении и не люблю. Да, раздражает. Раздражает так сильно, что это даже сильнее жалости.

Мы с Ксюней сидели за столом и делали тканевые аппликации. Оказывается, это так интересно!… Но на душе было невесело. На душе было пасмурно и неуютно. Я думала о Серёжке…

И вдруг – мне ОТКРЫЛОСЬ: я буду здесь, в больнице, в карантине, до тех пор, пока не полюблю этого темноглазого мальчишку… Да, это – урок. И пока я его не пройду, я буду здесь.

(Вернее, мы с Ксюшей будем здесь, потому что куда же мы друг от друга?)

Мне надо научиться его любить, этого вечно голодного “щипалу”. Потому что невозможно, после всего, что здесь было, выйти из этих стен с раздражением в сердце.

Но как от этого раздражения избавиться?…

Антон, сынок, помоги. Ты умеешь любить всех, стучащих в твои двери. Ты умеешь не закрывать ни перед кем своё сердце. Я корила тебя за неразборчивость в людях… За то, что ты балуешь их своей любовью. А теперь прошу тебя: НАУЧИ! Научи любить безусловной любовью. Любовью, которая не укоряет, не порицает, не судит и не возвышается…

Возможно ли этому научиться? Или это нисходит, как благодать, лишь на избранных?…

Кто-то мудрый сказал: если не любишь, то хотя бы веди себя так, как будто любишь. Поступай так, как если бы любил.

… И тогда я выбрала самое большое красное яблоко и пошла искать Серёжку…