Мария Романушко - Карантин

Но если бы только дети! С ними можно избежать контакта. Но как избежать контакта с чихающими и кашляющими медсёстрами? Которые являются в палату без маски! Которые разносят таблетки просто в руках! Как избежать контакта с раздатчицей пищи, которая наливает ребёнку щи и – кашляет в них! В субботу эту самую раздатчицу Тамару мне хотелось чем-нибудь стукнуть по голове. Но и это бы не помогло и ничего не изменило…

А в воскресение вечером у Ксюши уже было недомогание, а сегодня – насморк сильнейший и слезятся глаза… Не эта ли Тамара виновница? А может, нянька Екатерина Ивановна? Она ходит и кашляет по всему отделению с такой яростной неукротимостью, что кажется: она хочет заразить всех детей! Именно хочет. Потому что, если человек не хочет, – он ведёт себя по-другому.

Форточек в палатах нет. Единственный способ проветрить – распахнуть окно – и сразу становится очень холодно.

Итак, мы уходим из больницы с дифтерийными палочками и явным вирусным ОРЗ. И всё-таки мы уходим, так как 37 дней в больнице – это более чем достаточно.

Наша больничная жизнь завершается. Это я поняла, когда стали выпирать её отрицательные стороны. Когда я почувствовала, что у меня уже нет сил не замечать их.

Вчера ощутила сильную усталость, прямо изнеможение. Даже гулять не ходили – не было сил, лежали в обнимку и слушали кассету Вити Луферова. “Заходите, заходите, трубки дымные курите”, – подпевает Ксюша. Ей Луферов очень нравится. Всё время просит включить “эти смешные песенки”. У неё есть уже свои любимые: про дымные трубки, про юнгу, и про “не плачь, дядя”. Хотя Ксюня, конечно, многое понимает по-своему. Она гордый человек и не задаёт вопросов, когда ей что-то непонятно. Но вчера она всё же не выдержала и решила уточнить про “дядю”, которого Витя Луферов утешает: “Не плачь, дядя, не ты один сиротка”.

– Не ты ОДИН СЕЛЁДКА? – уточнила Ксюша.

И я целый день смеялась, то и дело вспоминая дядю-селёдку.

Но самое интересное даже не это! Оказывается, Ксюшу смутило не то, что дядя – селёдка, а то, что ОДИН селёдка!

– Нужно ведь говорить: ОДНА селёдка! – строго сказала она.

Это меня окончательно уморило.

Вот почему ей многие “песенки” кажутся смешными! Если она и всё остальное так слышит и понимает, – то это какой-то Хармс по-грузински.

А вообще, в больничной жизни смешных моментов было мало. Лирических – много, а смеялась я от души, ПО-НАСТОЯЩЕМУ, пожалуй, только из-за “один селёдка”. Когда я засмеялась, я вдруг поняла, как давно со мной этого не было. Мышцы лица словно бы даже разучились это делать. И только когда засмеялась, только тогда и поняла, какое у меня внутреннее напряжение (хорошо скрываемое даже от себя самой).

Вчера Ксюша сказала: “Скорее бы домой!” – и я была рада услышать от неё это.

Вчера Ксюша сказала:

– Мне вся наша жизнь больничная кажется сном…

(Ой, что-то моя свечка гаснет и гаснет. И вот уже погасла совсем, и я пишу в полной темноте).

Вчера мы были в гостях в соседней палате – у Димочки. Димочка на два месяца младше Ксюши. Димочка лежал в реанимации, у него дифтерия с сильнейшими осложнениями: на сердце и на нервную систему. Кстати, у Димочки прививка была, но от дифтерии она его не спасла. Как и всех остальных, кто здесь. Во всём отделении только Ксюша без прививки.

Димочка – прелестный мальчуган. (Нет, всё-таки со свечкой было лучше!) А ещё Димочка удивительный хохотун: даже когда он плачет – кажется, что смеётся. Тоже парадоксальный ребёнок. Ему делают много уколов (шесть раз в день!), но уколы он переносит стоически – без слёз, сам ложится на животик и спускает штанишки. Его так нещадно колют уже второй месяц, его мама Таня говорит, что Димочкина попка стала похожа на решето. А ему – ничего! Никакого протеста и сопротивления. (Ксюша наблюдает за этим с изумлением. Димочка вызывает у неё уважение). Но тот же самый Димочка отчаянно визжит и брыкается, и плачет, когда мама чистит ему уши. И панически боится глотать таблетки! Вот такие разные дети. А Димочкина мама изумляется тому, что Ксюша лопает таблетки, как конфетки. Вот такие разные детки!

А в гостях у Димочки мы играли в школу: занимались изучением азбуки и счётом. Таня была как бы учительницей, а Димочка и Ксюша – учениками. И Ксюша с удовольствием отвечала на вопросы “учительницы”! Она приняла правила игры, ей было интересно – и никаких зажимов, никакого стеснения! Никакого аутизма.

Сегодня вечером у нас в палате был маленький пожар. Поставила вскипять воду для чая, воткнув кипятильник в большую кружку с водой, а сами уселись уютненько на моём топчане почитать перед сном Андерсена…

И вдруг – над кружкой взвивается столб пламени! Отбрасываю книгу, вскакиваю, бегу… (кружка на другом конце палаты, на пеленальном столике), выдёргиваю кипятильник из розетки! Но уже горит скатерть, пакет, полотенце!…

Сгребаю это всё со стола и бегу с полыхающим комом в руках в предбанник к умывальнику… Засовываю пламя под воду… Шипение… запах гари…

Поразительно, что при этом не обожгла руки. Несла огонь в руках – и не обожглась!

…Возвращаюсь в палату с мокрыми, обгоревшими предметами нашего интерьера. Ксюша сидит, застыв, как в игре “замри”, с расширенными глазами. Нет, говорит, не испугалась. Не успела. Ну, разве чуть-чуть…

Сильный запах гари, горелой проводки. Оказывается, перегорел шнур у нашего кипятильника… Открываем окно, да пошире.

Из “сестринской” выбегает Галина Павловна и бежит по коридору с криками: “Что горит?! Где? что горит?…”

Через минуту она заглядывает и к нам: “У вас ничего не горит?” – “Ничего,” – с чистой совестью говорю я. “А запах гари слышите?” – “Да, запах слышим…”

Она уходит, озадаченная, так и не выявив источника странного запаха, а нас с Ксюшей начинает бить нервный смех…

– Всё, Ксюня, – говорю я, – это – знак! Больше больничных чаёв не будет. Следующий чай будем пить уже дома…

25 октября 1994 года, вторник, 4 часа утра.

Под нами – реанимация. Я проснулась час тому назад и долго и тщетно пыталась уснуть. Уснуть – невозможно: из реанимационного бокса доносятся душераздирающие стоны… Слышимость такая, что кажется: этот несчастный стонет не этажом ниже, а прямо у нас в палате. (Наверное, потому, что во время капремонта, который всё ещё длится и никогда, видимо, не будет завершён, сделали дыру сквозную в полу в углу палаты – “окно” в реанимацию). Я закрывала голову одеялом, затыкала уши пальцами – бесполезно: от этих стонов и криков не отгородишься. Тогда я поняла, что мне нужно помолиться об этом страдальце. Помолившись, я немного успокоилась и напомнила себе: я в больнице – и это естественно, что я слышу стоны, ведь больница – это БОЛЬ…