Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Бальзак - госпоже Ганской, 14 ноября 1837 года:

"Мне предлагают двадцать тысяч франков за "Цезаря Бирото", если он будет готов к 10 декабря; у меня написано только полтома, остается написать еще полтома, но нужда заставила меня обещать. Придется работать двадцать пять ночей и двадцать пять дней..."

В это время Бальзак уже получил корректурные оттиски романа, но поправкам предстояло разрастись во всех направлениях. Горькая нужда заставила писателя обещать, а счастье творчества побудило развернуть сюжет. "Бирото" был этюдом, посвященным парижской торговле, сначала носившей семейный характер, какой ее знали господа Саламбье и владелец лавки скобяных товаров Даблен, затем такой, какой она стала в те времена, когда перемещается центр ее тяжести, который, по словам Мориса Бардеша, "постепенно удаляется от улицы Сен-Дени и осторожно приближается к Фобур-Сент-Оноре, когда крупный торговец уже не называется купцом, но еще не именуется негоциантом... когда над витринами с выставкой товаров красуются живописные вывески с развевающимися флажками; когда приказчики обедают в комнате за лавкой, а ночуют в мансарде; когда старший приказчик, прослужив десять лет, женится на хозяйской дочке, - словом, торговле, соответствующей гибридной фазе французской экономики, ибо торговля еще сохраняла свои патриархальные привычки, а на улицах уже появлялись чудовища и чудеса, возвещающие об успехах капитализма, великолепные омнибусы, особняки, занятые коммерческими банками или акционерными обществами..."

Цезарь Бирото - крестьянин, который "подался" из деревни в Париж и преуспел в кустарной парфюмерии. Но его ждало разорение, когда он бросил свое дело и пустился в спекуляцию, ставшую язвой нового времени. В те годы менялись прежние нравы. Бирото и его жена, их друзья - Рагон, Пильеро, их приказчик Ансельм Попино в глазах Бальзака люди добродетельные, Добродетель их весьма относительна. Цезарь Бирото, например, знает, что его "кефалическое масло" не оказывает никакого влияния на волосяной покров; чтобы выпустить свое снадобье на рынок, он пользуется невежеством покупателей, молчанием ученых и глупостью лысеющих стариков. Позднее он выдает так называемые "дружеские" векселя, что, по мнению судьи Попино, представляло собою "начало мошенничества". Бальзак прощает ему такие приемы. Дела - это дела. Но банкротство остается в глазах героя романа и в глазах автора нестерпимым позором. Родители Бальзака разорились ради того, чтобы избавить сына от такого несчастья. Цезаря Бирото, рыцаря буржуазных понятий чести, позор банкротства убил, подобно выстрелу из пистолета. Роман этот с полным основанием отнесен к "Этюдам о нравах", ибо он рисует среду, прекрасно знакомую Бальзаку, который и сам вышел из нее, рисует тот мир, "где невидимые нити связывают две вывески: "Королеву роз" и "Кошку, играющую в мяч"; а вместе с тем это "Философский этюд", поскольку лавка противопоставлена банку, архаическая "чистота нравов" - современной развращенности, а главное - здесь анализируется сила навязчивой идеи, которая послужила причиной смерти Цезаря Бирото, сраженного чрезмерной радостью нежданного оправдания.

Самая большая беда Цезаря Бирото состоит в том, что он прост, как и его брат, турский священник; он наивно доверился Нусингену, Клапарону и дю Тийе, так же как аббат Франсуа Бирото доверился вероломному Труберу. Цезарь Бирото не предвидел возможности разорения, к которому его привело собственное тщеславие, зато он благородно реабилитирует себя, отдав в уплату долгов весь имеющийся у него актив, вместо того чтобы нажиться на своем банкротстве, как это сделали бы на его месте Гранде или Нусинген. В романе возникает также, говорит Ален, "тень Катона Старшего в образе москательщика Пильеро", прототипом которого Бальзаку послужил дядюшка Даблен. "Не нашлось бы, пожалуй, другого состояния, нажитого более достойным, более законным, более честным путем, чем состояние Пильеро. Никогда он не запрашивал цену, никогда не гонялся за покупателями". Таков был и Даблен, "торговец скобяными товарами, человек большой души" и верный друг.

Итак, с одной стороны - Катон из скобяной лавки и античные добродетели, а с другой - банкиры, дельцы, дисконтеры, ростовщики. Замечательная книга! Какое в ней превосходное знание предмета (Бальзак мог вложить в нее и пережитые им самим треволнения должника, преследуемого кредиторами, свой опыт по части просроченных векселей и быстро надвигающегося краха)! Какое широкое историческое полотно и какая строгость построения! Медленному восхождению Цезаря к вершинам успеха противопоставляется симметрически построенная картина его постепенного упадка. Величие и падение. Первая часть кончалась балом, который дают супруги Бирото, желая отпраздновать награждение парфюмера орденом Почетного легиона, и, несомненно, отдаленным образцом этого празднества явился бал, данный Дабленом по случаю бракосочетания своей племянницы, девицы Пепен-Леалер. Бальзак писал тогда Ганской: "Нынче вечером иду на бал! Я - и вдруг бал! Ничего не поделаешь, придется пойти, любовь моя. Дает этот бал единственный мой друг, с готовностью оказывавший мне услуги".

Чтобы выразить счастье Цезаря Бирото, Бальзак в романе обратился к Бетховену, к торжественному финалу его симфонии до минор, и передал ее в зрительных образах. В конце второй части романа Цезарь, добрая слава которого восстановлена благодаря его честности и стараниям преданных друзей, вдруг слышит, как у него в голове и в сердце отдаются могучие звуки симфонии. "Эта возвышенно-прекрасная музыка заискрилась, засверкала, запела трубными звуками в его усталом мозгу, для которого ей суждено было стать трагическим финалом..." Никогда французская литература не создавала такую великолепную буржуазную эпопею, картину до мелочей точную и величественную. Но автор порой сомневается в своем творении. "Не знаю, как у меня получится "Цезарь Бирого", - пишет он Ганской. - Скажите свое мнение до того, как мне удастся его издать и прочесть в напечатанном виде. Сейчас я питаю к нему глубочайшее отвращение и могу только проклинать его - так он меня утомил".

Рядом с "Бирото" Бальзак рисует другую створку диптиха - "Банкирский дом Нусингена", или искусство наживать богатство, поставив себя выше законов; агнцу, обреченному на заклание, каким оказался Цезарь Бирото, противостоит хищный волк: банкир Нусинген нарочно прекращает платежи, желая напугать кредиторов и выкупить по дешевке свои векселя; этот финансист возвысился не путем усердного труда, а благодаря своей смекалке. Нусинген не страшится волнений на бирже, как моряк не страшится бури. Он знает, что курс ценных бумаг повышается и понижается, как морской прилив. Волны прилива и отлива несут его. Вокруг Нусингена теснятся честолюбцы, понявшие суть игры: Растиньяк и дю Тийе обогащаются; жертвы - Боденор и Рагон - разоряются, следуя глупым мнениям советчиков. Всю эту историю рассказывают в отдельном кабинете ресторана четыре циничных кондотьера прессы и финансового мира: Андош Фино, Эмиль Блонде, Жан-Жак Бисиу и начинающий, но уже посвященный в стратегические маневры, банкир Кутюр. Эти свидетели, насмехаясь над Бирото, утверждают, что в тех обстоятельствах, при которых Бирото умер от волнения, Нусинген стал бы пэром Франции и получил бы офицерский крест Пометного легиона. Блонде в заключение приводит слова Монтескье: "Законы - это паутина; крупные мухи сквозь нее прорываются, а мелкие застревают". Что касается Бальзака, мы его находим повсюду в этих двух пророческих книгах: он был Цезарем Бирото, но он понимает и психологию Нусингена; он хотел бы стать Растиньяком и оживляет своим остроумием реплики Бисиу и Блонде. И разве сам Бальзак не является одним из тех "дерзких бакланов, рожденных в пене, венчающей гребни изменчивых волн" его поколения? Но долги захлестывают его, он боится, что кончит так же, как Бирото, и в утешение себе создает фигуру Нусингена.