Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Что касается молодых женщин, то ему следует избрать одну-единственную. "Служить всем женщинам, любить только одну".

Были ли в этом, таком бальзаковском письме автобиографические черты? А как же иначе? Пережитый опыт даже независимо от воли автора проступает во всем, что он пишет. В характере Феликса де Ванденеса можно было обнаружить меланхолию, робость и неистовые желания Оноре де Бальзака, испытанные им, скажем, во время бала, который происходил в Туре в 1814 году, когда подростком, он вдыхал благоухание, исходившее от женщин; но Феликс, отпрыск знатного рода, мог сделать карьеру в свете, Оноре, не имевший могущественных покровителей, мог рассчитывать только на свои сочинения. Практическим умом и самоотверженностью Анриетта де Морсоф походила на Лору де Берни. Одна отказалась принадлежать своему возлюбленному, другая отдалась ему, и обе умирали от любви. В одном из писем к Ганской Бальзак называет Лору де Берни "небесным созданием; госпожа де Морсоф - лишь ее бледная копия". Он хочет, чтобы Ева смотрела на Анриетту, как на двойника Серафиты, и чтобы сама Ева пожелала стать одновременно госпожой де Морсоф и леди Дэдли, соединить в себе чистоту одной и чувственность другой. Можно ли найти черты Габриэля де Берни в образе господина де Морсофа? Вероятно. Однако Бальзак хотел воплотить в нем "все черты дворянина-эмигранта и сурового мужа". Писатель льстил себя надеждой, что в образе леди Дэдли ему удалось запечатлеть любящую англичанку: "В "Лилии долины" я немногословно, но очень точно описал женщин этой страны".

Но дело не в прототипах. Гораздо важнее вся картина. Создавая это полотно, Бальзак стремился победить своего врага Сент-Бева на ристалище, которое тот выбрал сам. И Бальзак без труда выиграл сражение. Роман "Сладострастие" не лишен некоторых достоинств, но ему не хватает жизненности и силы. Бальзак снисходительно замечал: "Это слабая, вялая, многословная книга, но в ней есть превосходные страницы".

Госпожа де Берни осуждала "Сладострастие". То место романа, где описано, как любовник, чтобы освободиться от томительного желания, направляется в злачные места, возмущало ее. "Лилия долины" приводила ее в восторг. После чтения книги она сказала Бальзаку, что это и впрямь "Лилия долины". "В ее устах слова эти звучат как большая похвала; она ведь скупа на комплименты". Автор сам признавался, что доволен своим детищем: "Но "Лилия"! Если "Лилия" не станет настольной книгой для женщин, то я ничего не стою... Сочетать добродетель и драматизм, не растерять при этом чувства, пользоваться слогом и языком Массильона - все эти задачи я разрешил уже в первой части романа, но для этого мне пришлось затратить триста часов на чтение корректур: они стоили редакции "Ревю де Пари" четыреста франков, а у меня до сих пор ноет печень".

Критика вела себя недостойно и низко. "Господин де Бальзак, - писал в "Нувель Минерв" Пельтан, - поминутно нарушает правила приличия... Тем не менее в некотором умении ему отказать нельзя; он добрый гений провинции и читальных залов... Мы признаем, что он не менее популярен, чем Поль де Кок". Ханжеская критика возмущалась тем, что Анриетта де Морсоф на смертном одре сожалела об отвергнутых ею наслаждениях.

"Да, все газеты враждебны "Лилии"; все они поносят и оплевывают ее. Мне доподлинно известно, что "Газетт де Франс" хулит книгу потому, что я не хожу к мессе, "Котидьен" - потому, что редактор хочет мне отомстить; словом, у всякого свой резон. Я надеялся, что Верде продаст две тысячи экземпляров, но нет, разошлось всего тысяча триста Так что и денежные интересы ущемлены. Некоторые невежды не понимают, как прекрасна смерть госпожи де Морсоф, они не видят, что в ней борется плотское и духовное начало, - а ведь это сущность христианства. Они усматривают тут только бунт обманутой плоти, только протест обманутого в своих надеждах тела и не желают отдать должное возвышенному спокойствию духа, когда графиня причастилась и умирает как святая".

Позднее Бальзак решится написать: "Неведомое сражение, происходящее в долине Эндра между госпожой де Морсоф и страстью, быть может, не менее величественно, чем самые великие из известных нам сражений". После чтения книги госпожа де Берни объявила: "Теперь я могу умереть; я уверена, что ваше чело уже увенчано венком, о котором я мечтала для вас. "Лилия долины" - возвышенное произведение, без единой погрешности и изъяна. Вот только напрасно госпожа де Морсоф испытывает перед смертью эти ужасные сожаления; они вредят прекрасному письму, которое она перед тем написала". Бальзак исключил из второго издания сто строк, которые покоробили госпожу де Берни. "Я не пожалел ни об одной из этих строк, и всякий раз, когда мое перо вычеркивало фразу, я испытывал глубокое волнение, которое редко охватывает душу мужчины".

Проницательная Зюльма все поняла; поняла она и кое-что другое. "Как ни хорош замысел "Лилии долины", тысячи женщин, читая книгу, скажут: "Это не совсем то". Ибо, несмотря на все интимные признания, которые были вам сделаны, существуют вещи, которых вам никогда не расскажут, потому что рассказывать о них стыдно; есть немало недостойных побуждений, о которых никогда не говорят, а если даже близкий человек их обнаружит, то станут отпираться". Бедная Зюльма! Отпираться или умалчивать - не значит ли это тем самым делать признание?

В последний раз Бальзак гостил в Булоньере у вдохновительницы "Лилии долины", госпожи де Берни, в октябре 1835 года. Он там работал в тиши над "Щеголем" - старое название автор присвоил теперь новой книге ("Брачный контракт"). Произведение это входило в серию книг о "битвах судейских", начатую "Полковником Шабером" (сначала повесть эта называлась "Мировая сделка") и продолженную "Делом об опеке". Показывая, что грозные потрясения в частной жизни нередко облекаются в нотариальные акты, которые затрагивают имущественные интересы сторон, Бальзак открыл, по словам Бардеша, "совершенно нетронутую область драматических конфликтов", и помогли ему это сделать воспоминания той поры, когда он служил клерком у стряпчего.

Бальзак - Лоре Сюрвиль:

"Я с честью выполнил то, что наметил. Описав одну только сцену брачного контракта, я осветил будущее двух супругов".

Во время своего пребывания в Булоньере он заметил, что госпожа де Берни как будто меньше страдает от приступов сердцебиения. Однако судьба по-прежнему упорно преследовала ее. Месяц спустя больной женщине, уже похоронившей четверых детей и ставшей свидетельницей безумия своей дочери Лоры-Александрины, пришлось просиживать ночи напролет у изголовья любимого сына Армана, заболевшего чахоткой. Сраженная этим новым несчастьем и испытывая смутные угрызения совести, она умоляла Бальзака больше не приезжать и даже не писать ей. "Вы знаете, что в минуты, когда у человека все внутри напряжено, малейшее потрясение, вызванное сильным чувством или неосторожным словом, может сразить наповал. Какое грустное положение!" Арман скончался, и убитая горем мать теперь лишь изредка переписывалась с Оноре. Он понимал, что она обречена.