Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

Они уже почти согласились, но вдруг начинают спорить снова, чуть ли не возмущенные тем, что готовы были принять такую бессмыслицу.

— Не говори, дорогой, разве можно сравнить риск большого сражения с таким, как наше, под Браном?

Приходит солдат и приглашает нас в столовую, но спор продолжается и там. Попеску сообщает капитану, уже сидящему за столом, что мы несем чепуху. Оришан энергично возражает.

Попеску считает, что наша война — не Бог весть что. Я с ним согласен. Урагана огня, тысяч трупов, сложенных штабелями, как дрова на складе, горячих рукопашных схваток, покрасневших от крови рек мы пока еще не видели.

— Несомненно, будет и это. Пока что ведется стратегическое отступление. Мне кажется, они избегают серьезных боев, с нами сражался лишь арьергард, всего несколько полков.

— Да у них больше и нет... С войной покончено, можешь мне поверить, — настаивает Попеску.

Не знаю, откуда это впечатление воскресной прогулки, может быть, оттого, что мы не на передовой, может быть, оттого, что нас ждет хороший обед с добрым вином.

Оришан — длинное чисто выбритое лицо делает его похожим на англичанина — заложил за спину руку и вмешивается, как всегда разумно:

— Я вас не понимаю. Почему вы оцениваете сражение только по его масштабам? Я понял бы, если бы это делали те, что остались в тылу, но когда это делаем мы...

Попеску в недоумении:

— Не понимаю, что ты хочешь сказать...

— Послушай, Попеску, какая для нас разница: умереть в сражении с сотнями пушек, тысячами снарядов и тысячами тысяч убитых или вот так, сидя за столом, от шальной пули?

— Ну как же какая разница?

Я снова вмешиваюсь, пораженный верностью замечания:

— Конечно!. . для солдата на передовой нет «огромного» или «незначительного» сражения.

Вмешиваются другие товарищи, разгоряченные кажущейся парадоксальностью моего заявления.

— Для тех, кто в тылу, это, конечно, вещи разные, но мы-то — другое дело, — снова говорит Оришан.

— Ну вот еще!

— Нет, это же совершенно ясно... Послушайте, я приведу вам пример. Когда мы читали в газетах о «несчастном случае» на таком-то вокзале и узнавали, что один стрелочник убит, а другому отрезало ноги, мы едва удостаивали мимолетного взгляда те несколько строчек, которые об этом сообщали. Но когда читали на целый разворот: «Железнодорожная катастрофа в Кампуриле», мы в ужасе, не отрываясь, проглатывали все, до малейших подробностей.

И Оришан продолжает, все больше воодушевляясь:

— Для погибшего стрелочника и для того, кому отрезало ноги, было бы все равно, если бы рядом с ними умерли еще десятки людей. Они пережили бы то же самое. И даже если бы наступил конец света, столкновение планет и тому подобное, для них это было бы все равно.

— Господин капитан, скажите, разве все равно для человека, участвующего в сражении, идет ли речь об огромной битве, как при Вердене, или о столкновении с малыми силами?

— Как это может быть все равно? — и капитан тщательно отделяет мясо куриной ножки в белом соусе. — Как это может быть все равно, дорогой? В первом случае риска гораздо больше.

— Оришан, позволь мне, я объясню... Господин капитан, почему вы считаете, что риска там больше?

— Потому что там погибли сотни тысяч человек, а у Брана — всего сто два.

— Ну и что же?

— Как это «что же»?

Поднимается буря протестов, прерываемых громкими требованиями вина или тарелок.

— Позвольте, я объясню вам, что такое риск. Дай мне, пожалуйста, сказать, Оришан. Когда какой-нибудь богатый американец едет на бал, он не рискует ничем или почти ничем, верно?

— М-м-м-да...

— Когда он ссорится с другим американцем и вызывает его на дуэль: «Тот, кто вытянет черный билет, должен к следующему утру застрелиться» — тогда, не правда ли, он рискует на пятьдесят процентов, что завтра он будет мертв. Так или не так?

— М-м-м-да ... так.

— Когда он вытаскивает черный билет, в случае, если он человек чести, он, не правда ли, рискует уже на все сто процентов? Так же, как и мы.

— То есть? Оставьте вы его в покое ... то есть?

— В дивизии принимают решение, что такая-то рота должна захватить село, — и я машинально расставляю на столе солонку, вилку, нож, словно для того, чтобы сделать свои выводы нагляднее.

— Предположим...

— Наш риск, риск девятой роты, — два процента, так как в дивизии сорок восемь рот ... — и я отмахиваюсь от солдата, принесшего мне жаркое. — Когда решат, что это сражение даст наша бригада, риск становится четырехпроцентным. Если решат, что роту даст двадцатый полк, наш риск увеличивается до восьми процентов, так как в полку двенадцать рот. Когда же, наконец, решат, что в бой пойдет третий батальон, риск будет двадцатипятипроцентным, а когда девятой роте отдадут приказ занять село, можно сказать, что она вытянула черный билет.

— Он, пожалуй, прав, — решает капитан. — Василе, налей вина. — И денщикам: — Перестаньте ругаться. Поглядите-ка, господа, они чуть не подрались ... — Это денщики бранятся с поваром из-за своих офицеров.

Попеску и его сторонники снова протестуют. Лейтенант Ределя присоединяется к ним:

— Но когда сражение некрупное, дивизия пускает в ход лишь незначительную часть своего состава. Значит, риск здесь меньше.

— Конечно, — говорит другой. — И лучшее доказательство — то, что наш батальон не участвовал в деле у Брана; на Олте он тоже стоял в резерве.

Снова поднимается шум, слышится веселое звяканье посуды и выкрики.

Обед проходит оживленно, обед, в котором участвуют восемь-девять человек, не стоящих на передовой. И все же в этом веселье и вкусной еде есть что-то пресное, бесперспективное, как в гареме для евнуха.

Я протестую:

— Стойте, давайте договоримся. Я говорю лишь о том батальоне, который участвует в сражении, и о таком фронте, на котором войска сменяются очень часто, потому что у них есть резерв. Кстати, замечу одно ... что мы с самого начала постоянно находимся на передовой. Верно или нет?

Несколько человек соглашаются.

— И еще одно, — снова вмешивается Оришан. — Тот факт, что у нас не было потерь, объясняется очень просто: мы наступали быстро, не давая врагу опомниться. Я думаю, двадцатый понес потери потому, что слишком осторожничал. Если бы мы сражались так у Мэгура Брана, мы потеряли бы половину батальона. А у Тоханул Векь? И даже на Олте. Наш резерв прибыл так быстро, что венгры, пошедшие было в контратаку, остановились и пустились в бегство.

Новый взрыв торжества, так как им кажется, что они поймали его на отсутствии логики.

— Ага ... видишь? Вы с Георгидиу согласны, что у нас еще не было больших, настоящих сражений. Но если ты считаешь, что их не было лишь из-за того, что мы нападали слишком быстро, ты противоречишь сам себе, потому что раньше ты утверждал, что больших сражений не было потому, что этого не хотел враг.