Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

Наш батальон продвинулся далеко вперед, на десять километров за холмы по ту сторону Олта и стоит теперь в Кохальме. По-деревенски широкие улицы, дома местных немцев, саксов, с высокими, наглухо запертыми воротами и маленькими, как бойницы, окнами. Посередине площадь, наверное, для воскресного базара. Городок расположен на пересечении двух долин, а вокруг плавно поднимаются покатые нежно-зеленые склоны с разбросанными там и тут черными пятнами — заплатками леса.

Каждый день происходят стычки передовых постов.

— Bitte, ein Milch-Kaffee [25].

— Es wird glei'kom [26], отвечает моя хозяйка, молодая и красивая, как швейцарская корова, немка.

— Wenn das Kaffee gut schmeckt werde ich ihr Mann heute hebringen [27]. Она рассказала мне, что ее муж в соседнем селе сержант стоящей там войсковой части.

— Gott sei Dank, das könnten Sie machen! [28]

Не успеваю я обмакнуть в кофе толстый ломоть хлеба, как раздается пулеметная очередь и в дверь врывается солдат:

— Нас атакуют, господин младший лейтенант.

Я беру из его рук винтовку, снова отдаю ее ему в дверях, надеваю перчатки и выбегаю на улицу.

Часов около двенадцати возвращаюсь, усталый и голодный.

— Mein Milch-Kaffee, bitte [29]...

— Und mein Mann? [30]

— И она снова приносит кофе.

— Es wird zum morgen sein [31].

Часто после обеда мы прогуливаемся по пустынным улочкам городка, где встречаем лишь наших солдат да полковых курьеров.

В этот ясный и грустный сентябрьский день, когда мы идем в офицерскую столовую, город кажется вымершим, жалюзи спущены, двери заперты, нигде ни души. Все укрылись за тяжелыми дубовыми воротами, словно в темницах.

Но нет! Вот грациозная Гретхен в пресловутом голубом фартучке, с отвагой смелой мышки, тайком выходит из ворот и поражена, увидев нас. Ей страшно, и она дрожит, замерев на месте. Мы никому ничего не сделали. Но ведь идет война.

В столовой узнаем вести о Туртукайе, одна хуже другой. Но никто не принимает их всерьез, больше всего нас волнует то, что нас еще не сменили. Мы истосковались по тишине, а здесь нас каждый день тревожат венгерские патрули из Фишера и Стены. Утром и вечером регулярно раздаются громкие пулеметные очереди и взрывы снарядов, от которых гремят долины. Нам бы спокойно поспать ночку-другую.

Едим без аппетита, сгрудившись в узкой комнатке под табличками с религиозными изречениями и невыносимо пошлыми надписями, вышитыми разноцветными нитками на развешанных по стенам салфетках: «Dein Vaterland sollest du [32]...» и пр.

Приходит солдат из полковой кухни, его встречают веселыми возгласами. Он приносит нам вино.

— Честь имею, господин капитан, вино выдали только на один день; господин сержант Флоря говорит, что, видать, с завтрева вы поступите к нам в резерв.

Раз так говорит господин сержант Флоря, так оно и должно быть. Ведь господин сержант Флоря из генерального штаба. Мы чокаемся и выпиваем по стаканчику на пробу.

У ворот на полном скаку останавливается всадник, и, в то время как мы обеспекоенно переглядываемся, в комнату влетает по-крестьянски одетый парень; он вспотел и едва переводит дыхание.

— Господин командир, нас венгры грабят... помогите! Командир батальона спокойно меряет его маленькими зелеными глазками, вопросительно задирает ус:

— Откуда ты?

— Мы из Стены, тут недалеко, за холмом. Погубили они нас, разорили. Явились, откуда ни возьмись, артиллеристы, тьма-тьмущая, и давай отбирать у людей скот. Кто сопротивляется, тому пуля.

— Сколько же их?

Паренек растерялся. Сразу видно, что ничего толкового он не скажет, слишком он взволнован и обеспокоен тем, что происходит дома.

— Много, господин командир. — И, словно вдруг испугавшись, что мы не придем: — То есть, не так уж много... человек пятьдесят-шестьдесят... Коней оставили у примэрии.

Капитан Флорою — потому что майор Димиу теперь командует полком и стоит с ним в резерве в дивизии — на минуту задумывается; потом спокойно обводит всех взглядом и останавливается на мне. Как все не умеющие командовать, приказы он отдает пространные, важным тоном:

— Младший лейтенант Георгидиу, возьмите свой взвод и посмотрите, в чем там дело. Если возможно, войдите в село и отберите у населения оружие. Смотрите, чтобы вас не захватили врасплох (известно, что часть сакского населения непримиримо враждебна к нам). Пока будете производить обыск, возьмите примаря заложником.

Я бросаю грустный взгляд на жаркое в моей тарелке.

По заросшим бурьяном канавам, тянущимся вдоль покрытого горной пылью шоссе, мы почти бежим гуськом к Стене, расположенной за вершиной холма, в четырех-пяти километрах от Кохальмы. Я разгорячен и взволнован.

Это мое первое ответственное поручение. Великое, малое — перед смертью все, конечно, одинаково. И у меня такое впечатление, что сейчас я дам небольшое сражение. Сначала нужно разделить взвод на группу стрелков и резерв. Но мне кажется, что тогда от него ничего не останется. Значит, не так ... Но люди бегут вперед — время летит ощутимо быстро, а я не в состоянии принять никакого решения. Если подойти к небольшой канавке на шоссе, меня, конечно, увидят. Если пойти через участки рыжеватой кукурузы справа или слева от белой дороги, я растеряю людей.

Что делать? Мы подходим все ближе... Из-за холма вдруг вырастает село с красными черепичными крышами, с островерхой немецкой киркой и впивающимся в небесную голубизну шпилем.

А время летит, словно подгоняемое моими бегущими ногами или это оно подгоняет их.

Но вот на повороте белого шоссе появляется серый всадник.

В кукурузу! Мы бросаемся навзничь в канаву, укрываемся за небольшими холмиками высохшей земли возле кукурузных стеблей.

— Возьмем его живым, господин младший лейтенант, не стреляйте, ребята! Никому не стрелять, не стрелять... — Мои солдаты сами отдают приказ. — Не стрелять!

Всадник приближается, покачиваясь в седле, в ритм рыси, наклоняясь к холке. В ста шагах от него, среди деревьев появляется еще один, потом еще.

На фоне оцепеневшего, ярко освещенного полуденным солнцем пейзажа на всем протяжении белого шоссе они — единственные движущиеся точки.

«Разведка». Мои люди взволнованы. «Смотрите, никому не стрелять, слышите?» Мой ординарец тоже проявляет смелость — впрочем, сейчас это ничего не стоит.

— Раздобудем коней и попоны, господин младший лейтенант.

Я смотрю, дрожа от волнения: всадник приближается, покачиваясь в седле. Трусит себе по белой дороге, ни о чем не тревожась, глядя поверх зарослей кукурузы в небо, в голубизну этого божественно прекрасного дня. Через несколько секунд, если он не остановится, в этом потоке света кто-то умрет. Может быть, он, а может быть, тот, кто первым приблизится к нему. Меня мучает ужасное любопытство, все во мне напряглось, словно длится бесконечный полет. Как все это произойдет?