Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Сеть интриг распростерлась над Мигелем, едва он вырос из детских башмачков, и с семилетнего возраста воспитание его доверили Трифону, который, подобно ворону, целыми днями каркает про ад, про кары, про вечную погибель.

Дон Томас прибег к тайной обороне. Оставаясь наедине с сыном, он поддерживает в нем родовую гордость, властность, учит скакать на коне, фехтовать и обращаться с оружием - словом, старается всеми силами свести на нет труды Трифона. И именно дон Томас выбрал для сына другого наставника, капуцина Грегорио из недальнего Тосинского аббатства. Грегорио - приятный старик со славным брюшком и ласковым выражением лица. Народ его любит, но у знати репутация его неважна. Ходят слухи, что он возмущает простолюдье против господ. Однако уличить его в чем-либо трудно. Этот на вид добродушный старик - хитрая лиса. Самый серьезный спор он в минуту обернет шуткой, и поди поймай ветер, проскальзывающий меж пальцев! Его высокая образованность и знание языков, его любовь к дарам земли и жизни покорили дона Томаса, который видит в нем союзника против тех, кто желает сделать Мигеля слугою божиим.

Мигель, восприимчивый, одаренный и тонко чувствующий мальчик, мечется между этими влияниями, и сердце его на стороне отца и Грегорио, ибо там он угадывает любовь, которой так мало между его родителями.

Так единственный и долгожданный сын стал средоточием ожесточенной борьбы, разыгрываемой на фоне всегда напряженной и безрадостной жизни.

Донья Херонима окончила молитву.

Она поднялась с колен, подошла к стене и отдернула занавес, скрывавший большую картину. На ней изображены все ужасы Страшного суда. Окинув картину устрашенным взором, донья Херонима снова занавесила ее. "Мой сын будет служить богу, - повторяла она. - Вот цель моей жизни".

Шаркая ногами, прокрался в покой слуга Бруно, стал в тень, сам - тень; он пресмыкается в подобострастии, не смея поднять глаз, подобных глазам ящерицы.

- Ну? - произносит госпожа.

- Его милость дон Мигель плакал над книгой.

- Над какой?

- Священное писание, ваша милость. Евангелие от Иоанна.

- Хорошо, Бруно. Он все еще плачет?

- Нет, ваша милость. У него падре Трифон.

- Да. Не отходи ни на шаг от Мигеля. Пусть он не удаляется из своей комнаты. Потом опять известишь меня.

* * *

- Почему мой сын плачет целыми днями? - хмурится дон Томас.

- О дорогой, ведь он еще дитя, - силится улыбнуться донья Херонима.

- Я пожелал войти к своему сыну - к своему сыну, говорю я! - и представьте, слуга Бруно преградил мне дорогу. Вы можете вообразить нечто подобное? Я сбил негодяя с ног и вошел. И представьте, сын мой заперт, словно в тюрьме, и у него сидит это чудовище Трифон...

- Томас! Трифон - пример благочестия...

- Это чудовище Трифон, - упрямо повторяет дон Томас, - чья лицемерная образина искажена злобой, и он мучит моего сына накануне дня рождения! Кто так распорядился, донья Херонима?

Молчание было долгим.

- Я, мой дорогой, - прозвучал потом тихий, но твердый голос доньи. Жизнь Мигеля принадлежит богу.

- Кто это решил?! - в сотый раз взрывается дон Томас.

- Опять-таки я, его мать. Вы же знаете - я обещала богу жизнь Мигеля. Знаете давно!

Однако сегодня дон Томас строптиво настроен.

- Вы сошли с ума? Мой единственный сын, - значит, род мой вымрет?!

- Что такое ваш род против воли божией? - резко возражает донья Херонима.

- Он станет воином! - бушует дон Томас. - Как его деды, как я! Я научу его фехтовать, скакать на коне, научу не уступать никому...

- Вы не отступитесь, дон Томас?

- Не отступлюсь, донья Херонима!

* * *

И нынче бег времени заставил дона Томаса засесть над счетами с майордомо Марсиано Нарини. Граф угрюм, разгневан и слушает майордомо, нахмурив густые брови, что не предвещает добра.

- Говорю об этом с сожалением, ваша милость, но утаить от вас не имею права. Ваши владения, замки, Дворец в Севилье поглощают множество средств. Содержание их требует больших сумм, и при этом не следует забывать об иных расходах, гм... - Майордомо опасливо кружит вокруг "прогулок" дона Томаса, которые обходятся в тысячи дублонов.

- Дальше! - сердито бросает дон Томас.

- А доходы падают, ваша милость...

- Как?! - вскипает дон Томас и щелкает по столу хлыстиком - он знает, что, как бы низко ни упали доходы, владения его по-прежнему будут приносить несметные богатства. - Падают? Почему?!

Марсиано съежился в кресле.

- Плохие времена, ваша милость, народ уже не тот стал. Работают не так, как прежде. Бес их знает, что на них нашло. Все делают с прохладцей, отлынивают, как могут, и если не слышат свист кнута над собой, то становятся даже дерзкими и наглыми. Позволяют себе вслух рассуждать о своей нужде, барщину называют пыткой и даже делятся друг с другом своим недовольством. Вы ведь изволите знать - Оливаресу до сих пор не удалось подавить восстание в Каталонии. Доныне тамошняя чернь бесчинствует, сопротивляясь властям, и солдаты не могут поймать вождя восставших Пау Клариса. Ныне простолюдины уже не ягнята, они - бунтовщики.

Томас с силой хлестнул по столу хлыстиком.

- Вы дурак, Нарини, или кто? Зачем вы рассказываете мне все это? Что мне за дело, спрашиваю я вас?

- Я только хотел... - лепечет майордомо. - Среди наших людей тоже заметна строптивость... Видно, кто-то подстрекает их, и оттого падают доходы...

- А вы у меня на что? - кричит дон Томас. - Вы-то зачем здесь? Или вы не в силах утихомирить нескольких мятежников? Или нет У вас под рукой моих стражников? Может быть, вы стареете? Или боитесь горстки нищих, у которых бурчит в брюхе?

Майордомо пытается что-то сказать, но резкое движение руки дона Томаса останавливает его.

- Молчать! Делайте, что надо!

Скрипнув зубами, кланяется майордомо спине своего господина, обещая себе: "Ну, погодите у меня, голодранцы! Я подтяну узду, чтоб в другой раз не получать за вас разноса!"

* * *

В замке гул и звон - готовятся к завтрашнему празднеству.

Солдаты чистят оружие, служанки натирают медную и оловянную посуду, режут птицу, все спешит, бежит, гремит.

За приготовлениями к пиру наблюдает - из любопытства и в предвкушении лакомых блюд - второй воспитатель Мигеля, капуцин Грегорио.

- Бог сотворил быков для арены, собак для охоты, домашнюю птицу для еды...

- А человека, ваше преподобие? - спрашивает толстый повар Али.

- Человека бог создал для того, чтобы он мудро наслаждался дарами жизни и хвалил бога, - отвечает монах, пробуя блюда. - Добавь-ка сюда щепотку гвоздики, Али. Тогда кушанье приобретет нужный аромат.

Столетняя Рухела, няня Мигеля, ощипывает гуся.

- Наслаждаться жизнью? Красиво вы говорите, ваше преподобие. Да только нам, беднякам, нечем наслаждаться - мы не можем даже и говорить о какой-то там жизни. Наши дети до сих пор не знают вкуса гусятины. Утром, в полдень и к вечеру - кукурузные лепешки. После такого лакомства желудок воет, как пес, и если над твоей головой непрестанно кружится бич - трудно наслаждаться жизнью...