Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

— Неужели вы полагаете, что я могу его переубедить? — повторил я то, что говорил всем и каждому.

— Нет, этого я не думаю. Но после того, что случилось, он, быть может, прислушается к голосу рассудка.

— Сомневаюсь, — покачал я головой. — Вы недооцениваете силу его убеждений.

— Если он меня не послушается, я сообщу Рандольфу о деньгах, отданных китайцам; тогда Руперт почти наверняка не получит ничего. Я этого не хочу, Джек. Я вовсе этого не хочу. Объясните ему, какой у него выбор, и скажите, что я прошу его не продавать акций. Вот и все. Ничего большего от него не требуется, и, в конце концов, это не так уж много.

Я ненавидел адмирала, но в глубине душе считал, что Руперту придется принять его предложение. Признание и уход Джо, наверно, нанесли ему такой удар, что он может пойти на компромисс хотя бы ради нее, если не ради себя. Это было возможно, скорее даже вероятно, если только он не ослеплен ненавистью к Джо.

— Ладно, — уступил я. — Я ему передам.

— Он должен дать мне ответ сегодня же вечером, — потребовал адмирал.

— Ладно, ладно, — повторил я. — Но все, что случилось с Рупертом, дело ваших рук.

Я ожидал резкого ответа, но адмирал, посмотрев мне в глаза, сказал:

— Может быть, Джек. Но, зная об отношениях Руперта с моим учреждением, что бы вы сделали на моем месте?

— Я бы все равно ему доверял.

— Я доверял ему, сколько было возможно.

— Мало, — возразил я. — Вы загнали его в угол.

Лилл стоял у холодного камина, стройный, подтянутый.

— Видно, вы недостаточно хорошо знаете Руперта, — произнес он. — Руперт человек на редкость решительный и целеустремленный. Если он что-нибудь вобьет себе в голову, его не остановишь.

— Знаю. Но в наши дни люди не любят, когда им навязывают свои взгляды.

— Так что же я, по-вашему, должен был делать? Смотреть сквозь пальцы, как он переходит на сторону врага? Может быть, я и делал ошибки, но я вынужден пользоваться теми средствами, которые у меня есть. На моей стороне не было умной идейной женщины. А наше общество теперь не может похвастаться высокими идеалами. Откровенно говоря, все преимущества были у противника, тогда как наши идеи и наша правда стали слишком традиционными, привычными, чтобы о них помнить в пылу битвы. Руперт о них и забыл, поэтому стал нам опасен.

Все это звучало убедительно, и я понял, что Лилл со своей точки зрения прав. Если Руперт поверил в идеалы противника, он будет стоять за них до конца — тогда у Лилла есть основания его опасаться.

Но так как решение Руперта затрагивало интересы Джо, адмирал ловко спекулировал ее именем, утверждая, что ищет компромисса ради нее, и только ради нее.

█

Шансы Руперта были равны нулю, и, когда я сказал ему, чего требует Лилл за молчание насчет пяти миллионов, он понял это и сам.

— Мне нужна только подпись матери, — сказал он, — но она сегодня утром нарочно улетела в Афины. Они вместе с Лиллом хорошо все продумали.

Ультиматум адмирала его не удивил. Я спросил, что он делал все эти дни и как себя чувствует, но Руперт замкнулся в себе. Он ужинал один за столом со стеклянным верхом, читая вечернюю газету и поглаживая Фиджа, который сидел у его ног. В доме было угнетающе тихо. Появилась Анджелина, и я попросил ее приготовить мне яичницу. Итальянка пришла заплаканная, что вовсе не соответствовало ее калабрийскому характеру, но, как видно, все в этом доме жили с ощущением трагедии.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я Руперта.

— А что мне остается? — ответил он. — Я, очевидно, проиграл.

— Значит, вы не примете условий Лилла?

Если Руперт и колебался, я этого не заметил.

— Вряд ли, — проговорил он.

— А что будет с Джо?

Он промолчал. Анджелина принесла мне бутылку вина и бокал. Поймав мой взгляд, она с сердцем бросила:

— Мистер и миз Ройз — очень глупые люди. — И затопала к двери.

Руперт посмотрел ей вслед, но не проронил ни слова.

Я снова спросил у него, что будет с Джо: я не собирался проявлять традиционной английской сдержанности, считая, что и ему лучше от нее отказаться.

— Не будем об этом говорить, — уклонился он от ответа. — Тут уж ничего не поделаешь.

— Из-за Бонни? — спросил я.

— Откуда вы знаете про Бонни? — вырвалось у него.

— Я догадался об этом в Пекине, пока вы раздаривали те самые пять миллионов.

Он не обиделся и даже не пытался возражать или оправдываться.

— Вам бы следовало поехать и привезти Джо домой, — посоветовал я.

— А на каких условиях? — вяло проронил он. — И кто кого должен простить — я ее или она меня?

— Простите друг друга.

— Не возражаю, — сказал он. — Ну, а что потом? Причина нашего разрыва — не только супружеская измена. Нет, нам не помириться.

— А вы помиритесь.

Он покачал головой.

— Это немыслимо, Джек. У нас теперь слишком серьезные разногласия, чтобы мы могли просто начать все сначала. Да она и слушать меня не станет. Джо хочет, чтобы я жил, как богач, а я этого не могу.

Судя по всему, он примирился с крушением семьи, и, хотя я не думаю, чтобы он навсегда отказался от надежды ее вернуть, сейчас особой охоты уламывать Джо у него явно не было.

— Если вы будете слишком долго тянуть, Джо не простит вам никогда, — предупредил я, — она просто привыкнет к разлуке.

— Мне нечего ей сказать.

— Вы неправы. Вы виноваты больше, чем она.

— Я ее не виню, — упорствовал он. — Но от прежнего ничего не осталось, это я хорошо знаю.

Разубедить его было невозможно; я понял, что он не поедет к Джо и не станет ее уговаривать. Бонни крепко засел у него в голове, и ничто уже не могло залечить этой раны или вернуть его преклонения перед Джо. Прежний образ ее был разбит вдребезги, и он не знал, как склеить осколки.

Руперт не принял условий Лилла и полетел в Афины, чтобы уговорить мать, но прежде, чем он вернулся, Рандольф уже знал о пяти миллионах и дал ход сложной юридической процедуре, чтобы конфисковать акции Руперта. Фредди яростно возражал, у них с Рандольфом произошла жестокая стычка, но Фредди вряд ли мог рассчитывать на то. что остальным членам семьи придется по душе его попытка увеличить свою долю в семейном предприятии. Словом, Руперт явно проиграл.

Однако это было только начало. В тот вечер я ужинал у Фредди, и пока он был занят беседой с каким-то американским юристом, Пегги спросила меня, что слышно о Руперте.

— Он в Афинах, — ответил я, — вот и все, что я о нем знаю.

— Вы слышали, что Рандольф хочет учредить опеку над акциями Руперта? Когда Роланду и Тэсс исполнится двадцать один год, они их получат. К тому времени капитал составит три-четыре миллиона.

— Неужели Рандольфу это удастся?

— Они способны на все, — пожала плечами Пегги.