Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

И все же, чем бы мы ни занимались, в каком бы настроении ни пребывали: серьезном, веселом или переменчивом, — рано или поздно речь неизбежно заходила о Кларе и близких ей людях, и я не имела права протестовать, а должна была ждать, пока Бенедикт перестанет спрашивать о них.

— Если погода будет хорошей, — сказал Бенедикт, вытягивая ноги под столом, — то завтра мы пойдем на пруд. Кристина снова будет учить меня плавать, у нее это потрясающе получается, она просто волшебница, как Лоизи. Кстати, я бы с удовольствием с ним познакомился, Агнес.

Агнес взглянула на Бенедикта и, взяв со стола хлебницу, отнесла ее к буфету, затем она поставила наши тарелки в мойку, мало-помалу Бенедикт начал проявлять признаки нетерпения из-за того, что она ему ничего не отвечала.

Потом Агнес вышла и вернулась с пожелтевшим, ломким на сгибах листком бумаги. Она развернула его и выложила перед нами, листок был обведен черной рамкой, на нем было написано, что Алоиз Брамбергер-младший погиб на 19-м году жизни 12 апреля 1945 года, за день до окончания битвы за Вену.

Мы не могли вымолвить ни слова. Глядя на все еще не отболевшую скорбь Агнес, мы не удивлялись, что сами печалимся о человеке, которого никогда не видели.

— Вообще-то это чудовищно, — сказал Бенедикт. — Артур Гольдман вынужден был покинуть Вену и лишь чудом остался жив, Виктор Вассарей умер в лагере, а Лоизи Брамбергер погиб на бессмысленной войне. Такое не укладывается у меня в голове.

— Да, тебе не понять, — ответила Агнес. — Даже мне было не понять, хотя все это происходило вокруг меня. Мир не принадлежал больше людям. То было скверное время.

Когда мы отправились спать, у меня было подавленное настроение, снова как когда-то я ощущала неуловимую угрозу. В голову лезли мысли, которые были мне ни к чему, я не могла не думать о Руди, ведь я разрушила нашу дружбу, мне нельзя было поступать так, как я поступила. Когда мы погасили свет, я впервые со дня нашего отъезда из Вены упомянула имя Руди. Я сказала Бенедикту:

— Мы поступили непорядочно по отношению к другу, он наверняка страдает от этого и будет разыскивать нас.

— Да, — ответил Бенедикт, — он не успокоится.

Неполный рабочий день в фирме Венцеля Чапека был в связи с большим заказом из-за границы временно отменен, это великолепно подходило к плану Руди. Его отца снова целыми днями не было дома, и Руди мог спокойно подготовиться к отъезду.

Готовый к старту мотоцикл стоял в сарае, полностью экипированный, он представлял собой великолепное зрелище. Несколько пробных поездок в окрестностях города убедили Руди в том, что машина отлажена безукоризненно. Впрочем, не только это. Он видел восхищенные и удивленные взгляды прохожих и владельцев других транспортных средств. Каждый раз, поставив мотоцикл в сарай, он еще какое-то время оставался там, впитывая в себя каждую подробность, он мог бы описать свое детище с закрытыми глазами.

Ему было ясно, что некоторые сложности неизбежны, особенно из-за багажа. Сам он возьмет с собой как можно меньше вещей: смену белья да пару банок консервов. Кристина и Бенедикт должны будут на обратном пути отправить свои чемоданы по железной дороге. Конечно, уладить можно все, тут нет ничего невозможного, но ведь есть же еще куница, она — смертельный враг Якоба. В отсутствие Венцеля и Бенедикта Якоб перед ней беззащитен.

Руди распределил свой отпуск так, чтобы уже за два дня до запланированного отъезда остаться дома. У его приятеля, которому принадлежал сарай, был дробовик. Руди одолжил это ружье.

Утром он вместе с Венцелем вышел из дома, но вскоре снова вернулся. Приятно было находиться здесь в отсутствие Венцеля, всегда заставлявшего его что-нибудь делать. Не торопясь, он собрал свои вещи. Потом стал внимательно осматривать дом в поисках следов куницы.

Куница была прожженной бестией. Она затеяла с Руди Чапеком игру в вызов и бегство, соблазнение и отказ, жизнь и смерть. Куница оставляла свежие следы там, где она раньше никогда не бывала, но стоило Руди устроить в этом месте с наступлением сумерек засаду, как она не появлялась. Тем не менее в привычных для нее местах появлялись растерзанные остатки мыши, чувствовался острый запах ее выделений.

— Подожди, — сказал Венцель, догадавшийся о намерениях Руди, — придет и ее время.

— Ее время уже пришло, — ответил Руди и целую ночь не мог уснуть.

На следующий день он нарисовал план, начертив на листке бумаги сад и дом и нанеся красным фломастером все найденные до сих пор следы куницы. Потом собрал свои вещи и уложил их в коляску мотоцикла. Деньги и паспорт сунул в карман спортивной куртки, автодорожная карта, план Венеции, путеводитель по Верхней Италии, итальянский словарь уже лежали наготове в сарае. Ужин выглядел как всегда: они с Венцелем, почти не разговаривая друг с другом, пили свое пиво. Когда Венцель собрался идти спать, Руди сказал, что еще раз попытается поймать куницу. Венцель молча пожал плечами. В ту ночь куница не искала прибежища в углах чердака. Она избегала его так же, как и кроличьих клеток, поблизости от которых Руди нес свою вахту. Один раз ему показалось, что он слышит шорох, сзади, у компостной ямы; он незаметно подкрался туда, шорох не прекращался, вызывающий, отчетливо слышный, ветки хрустнули, ему показалось, что он увидел, как метнулась узкая тень. Когда он прицелился, было уже слишком поздно. Руди размышлял, где в соответствии с его планом куницы еще не было, где бы она могла быть сейчас, но тень не появлялась снова. «Ей хочется и дальше водить меня за нос, — подумал Руди, — но у нее ничего не получится». Он прокрался через сад к дому, мимо яблонь, которые он посадил с Венцелем, они хорошо прижились, ночь отяжелила их молодые ветки. Теперь он был рад тому, что они есть. Руди тихо прошел через веранду и поднялся по лестнице, стараясь ступать тихо, чтобы не разбудить Венцеля. Без определенного намерения, но все же как будто что-то предчувствуя, он ступил в необитаемую мансарду Бенедикта. Окно было открыто. Внезапно он услышал, как кто-то царапает, скребет по дереву, увидел, как вытянутое тело летит в сторону темного отверстия. На этот раз Руди выстрелил вовремя. Тело мягко упало на пол и осталось лежать там без видимого движения.

— Что случилось? — крикнул снизу Венцель.

— Я попал в куницу, — ответил Руди.

— Порядок, — сказал Венцель.

Руди больше не ложился спать. Давно уже ему не было так хорошо, как сейчас. Он взял зверька и стал рассматривать его, поднеся к лампе. Там, где более светлое пятно на горле разделялось надвое, были входные отверстия. Кровь растеклась по темно-коричневому меху хищника, не изменив его окраски.

В четыре часа утра Руди Чапек отправился в путь. «Я уезжаю в путешествие, — написал он своему отцу, — скоро напишу. Я понял, что если очень хочешь, то добиваешься своего». Он положил записку на стол веранды, а рядом, прикрыв платком, трупик зверька.