Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Кзуме стало легко на сердце. Как в тот вечер, когда она повела его танцевать. Эта умеет быть счастливой. Умеет смеяться. И как хорошо, что она и других смешит, и сама радуется.

Два часа спустя Мейзи, спавшая лишь урывками, проснулась и огляделась, соображая, где она.

— Скоро приедем. Сойдем немножко раньше и дойдем пешком. Здесь хорошо. Тебе понравится.

Еще километра через два они сошли. Мейзи взяла его за руку и повела по тропинке. Да, здесь была деревня. Места, как у него на родине. Тишина и покой. И добрая, мягкая земля. Не жесткое шоссе, а мягкая ласковая земля.

— Теперь гляди, — сказала Мейзи.

Они только что обогнули уступ. Под ними лежала долина, и на дне ее пристроилась Хоопвлай — Долина Надежды, — горстка домов и несколько улиц. А позади река.

— Красота, — сказал Кзума и вздохнул полной грудью.

— Я так и знала, что тебе понравится.

— Земля, простор, вот что хорошо.

— Пошли, — сказала Мейзи и побежала вниз по тропинке.

Бежала она легко и проворно, перескакивая через большие камни, увиливая от торчащих из земли острых гребешков. Он и не знал, до чего стосковался по земле. И вот она перед ним. И сколько ее! И небо опять рядом с землею.

— Иди! — крикнула Мейзи.

— Иду! — отозвался он радостно.

Ее ясный беспечный смех долетел до него. Да, здесь он дома. Он побежал вниз по крутой тропинке. Когда до Мейзи оставалось несколько шагов, она опять пустилась бежать, крикнув: «Лови!» Кзума бросился следом, протянув руки, но она увернулась и, смеясь, убежала дальше.

— Лови!

— И поймаю!

Он ощущал себя, как в тот вечер, когда они пошли танцевать, абсолютно свободным и счастливым.

Они мчались вниз, Мейзи впереди, Кзума за ней по пятам. Настигая Мейзи, он всякий раз протягивал руку схватить ее, но опаздывал и только слышал ее веселый смех.

Кзума замедлил шаг. Мейзи тоже. Потом он рванулся вперед. Обхватил ее, и оба упали и покатились по траве.

Лежали запыхавшись, смеясь и не чувствовали холода, так им было жарко.

— Это нечестно, — сказала Мейзи.

— Ну, ты и бегаешь!

Мейзи вскочила на ноги.

— Надо идти. Мои друзья увидят автобус и решат, что я не приехала. Пошли.

Они двинулись дальше, вдоль реки. Кзума швырял в воду камешки. Мейзи плясала вокруг него, как в тот вечер, когда они ходили на танцы. Кзума был счастлив. Она это знала. Она и подарила ему это счастье. Пусть его бегает за Элизой, но два раза он побывал с нею, и оба раза был счастлив. Это он запомнит. Мужчины все такие.

— Здесь как дома, — сказал Кзума. — Это потому, что я с тобой, а ты умеешь дать человеку счастье.

Мейзи метнула на него быстрый взгляд. Его глаза смотрели в землю, смотрели спокойно и пусто. Она перевела взгляд на реку и пошла быстрее.

Кзума шел не спеша — слушал, как мягко шуршит вода по гальке, смотрел на крошечные водовороты, где течение перебивалось торчащим камнем или веткой ивы, погрузившейся в воду.

Небо было ясное и далекое, и все-таки оно было частью земли и зеленой травы, по которой он шел. Если б только с ним была Элиза. Была бы здесь и шла с ним рядом. Может быть, касалась его руки. Вот тогда все было бы лучше некуда. Но она нынче утром не пожелала с ним разговаривать, а потом ушла. Мейзи— вот кто хорошая. Она все понимает. Вон она — далеко впереди. Сняла пальто, несет на руке. Прохладный ветерок раздувает ее платье, и вся она видна, как на ладони.

Вот кто хорошая. Кто понимает. Кому он нужен. Так почему не она? Почему Элиза? Она его не обидит, как обидела Элиза. И знает, что для него хорошо, и помогает ему.

— Мейзи!

Она остановилась, поджидая его, очень юная и очень желанная, и глаза светятся смехом.

Он заглянул в ее глаза. Глаза смеялись ему, и он улыбнулся.

— Ты хорошая, — сказал он и обнял ее.

Наклонился к ней. Она откинулась назад, изучая его лицо. Ее глаза уже не смеялись, и она медленно покачала головой.

— Нет, Кзума. Ты думаешь не обо мне, а о ней.

Она высвободилась и пошла дальше, не отрывая глаз от травы.

Кзума хотел сказать, что это не так, но знал, что она почувствует ложь. И молча пошел за нею.

Они были уже близко от поселка. Уже ясно видны были дома. Во дворах и между домами двигались люди. С этого конца жили почти сплошь цветные, африканцы же селились на том, дальнем, конце. Африканцам не нравились предоставленные им районы, и к тому же там уже некуда было втиснуться, поэтому белые стали строить поселки на дальних окраинах Йоханнесбурга в надежде постепенно покончить с Вредедорпом и Малайской слободой. Именно таким образом многие районы и перестали существовать.

Лет через пять или через десять от Малайской слободы, может быть, останется одно название. Может быть, даже Вредедорп, где бьется сердце темнокожего населения города, станет лишь сказкой, рассказанной на ночь ребенку, который потом сможет вспомнить только разрозненные клочки ее. Да, может быть, через пять лет так и будет.

Они шли мимо домов, мимо работающих мужчин и женщин и играющих детей. Их разделяло молчание. Молчание наступало и раньше, но то было молчание друзей. Сейчас они молчали как чужие. Кзума чувствовал, что обидел ее, и не знал, как исправить дело. От этого было больно.

— Гляди! — вскричала Мейзи.

Она подбежала к нему, взяла под руку, указала. На том берегу реки голый по пояс мальчик гнал стадо коров. Кзума рассмеялся.

— Тебе бы в деревне жить.

— А тебе здесь разве не нравится?

— Очень даже нравится, — ответил он, и в голосе его звучал смех.

Она подняла голову и увидела, что смех не только в его голосе, но и в глазах. И ее глаза засмеялись в ответ.

Время близилось к полуночи. Последнее такси было переполнено. Мейзи пришлось сесть на колено Кзумы. На заднем сиденье такси их оказалось восемь человек — не пошевелиться.

День прошел так быстро — они и не заметили, и опоздали на последний автобус. Друзья у Мейзи оказались отличные. Смеха в них было не меньше, чем в самой Мейзи, и Кзума быстро почувствовал, будто знаком с ними всю жизнь.

Приняли они его как постоянного друга Мейзи, и она все поглядывала на него и ждала, что он станет отрицать, но он не сказал ни слова. Его угостили пивом — не таким, какое варят в городе, а местным, своего изготовления. И все много говорили, и Мейзи все время была с ним рядом.

Все забылось — Элиза и Лия, Папаша и Опора, и рудник, и все, что связывало с городом. И Мейзи, казалось, вовсе не была связана с городом. И было много смеха, свободного, счастливого, как в прежнее время в деревне.

О деревне говорили много, потому что друг Мейзи-ной приятельницы сам пришел из тех мест и очень их любил. Он поговаривал о том, чтобы вернуться туда, когда будут деньги, и купить участок земли. Но его женщина в эти минуты смотрела на него, как мать смотрит на ребенка, играющего водой.