Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Первый покачал головой:

— А ты что думаешь? Будь у тебя деньги, они бы очень тебе обрадовались? Как по-вашему, мистер Удомо?

— Сами знаете, что нет, — ответил Удомо. — Взять хотя бы тех восьмерых из первого класса — у них деньги есть. Но сидят-то они отдельно. И танцуют только друг с другом. Белые с ними даже не разговаривают. Тут дело не в деньгах, а в том, у кого власть.

Второй пассажир вытер лицо лоскутом и снова прикрылся им.

— Я и сам не знал бы, что делать в их компании. Не знаю я, что у них можно, чего нельзя. Будь у меня хоть мешок денег, все равно я их порядкам не обучен. А вот то, что они вас к себе не принимают, мистер Удомо, это уж неправильно. Уж вы-то их порядки знаете.

Первый сказал:

— Я с вами согласен, мистер Удомо: все люди должны быть равны.

— За это надо драться, — отозвался Удомо.

— Вы, видать, сердитый человек, — заметил второй.

— А как же, из-за свободы сердится, — сказал первый.

Удомо почувствовал, что рубашка его взмокла и липнет к телу. Лоб и верхняя губа покрылись каплями пота. Он встал со своей койки и полез через груду багажа к двери.

— Да, — сказал он. — Хорошо, когда из-за свободы сердятся, а еще лучше, когда за нее дерутся.

Сидевшая у входа женщина подняла на него глаза.

— Опять наверх?

— Нет, на нижнюю палубу. Здесь очень жарко.

— Я приду к вам поговорить, вот только ребенок уснет. Что-то вы сегодня сердитый, мистер Удомо.

Удомо поднялся на палубу и облокотился о перила. Он напряженно всматривался в темноту, точно хотел разорвать ее и увидеть землю.

О мать-Африка…

И снова плеск волн, и гул моря, и исправное постукивание машин. Полная луна плыла в небе; теперь она немного спустилась, но по-прежнему не могла зажечь свой отблеск в темной воде. Звезды ярко мерцали. Землю еще окутывал мрак. Но теперь он скоро отступит. Скоро отступит…

Если бы Лоис была рядом, мне не было бы так тоскливо. Но даже она не понимала. А ведь было время, когда она меня любила, любила по-настоящему.

О мать-Африка…

Немного погодя женщина поднялась вверх и встала рядом с ним.

— Уснул ребенок?

— Да, мистер Удомо.

— Почему вы называете меня мистером?

— Вы не такой, как мы. Вы говорите мало. А как заговорите, мы все вас слушаем. И мы чувствуем, какой вы сердитый.

— Это не причина называть меня мистером.

— Для нас причина. Но я хочу сказать о другом. Вот вы возвращаетесь домой. Что вы будете делать? Ведь вы долго жили по заграницам.

— Я уезжал учиться. Теперь я буду бороться за мой народ.

— А как вы будете бороться?

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Разве я не принадлежу к вашему народу? Помните, я рассказывала вам, что приехала в Англию, чтобы посмотреть, как живут люди, которые правят нами? Деньги у меня есть, я занимаюсь торговлей, вот и решила: съезжу-ка туда месяца на три и погляжу своими глазами, какая там жизнь. Я пробыла в Англии всего месяц, да и то потому, что раньше не могла достать обратного билета. Вы сами знаете, каково там черным, вот я и заторопилась домой. Поехала я туда с открытой душой… — Она не закончила фразы.

Пароход описал широкую дугу влево, оставив за кормой легкий след.

— Я буду бороться, используя каждую возможность, — сказал Удомо. — Но прежде всего мы должны организовать партию. У меня есть друзья в Англии, а один мой друг уже здесь, на родине. Он разговаривал с вождями и старейшинами. Они не хотят помочь нам, но мы обойдемся и без них.

— Нелегко вам придется, — сказала женщина.

— Да, путь к свободе нелегок.

— Вам понадобится помощь.

— Нам нужна поддержка народа. Это самое главное.

— Не забудьте про женщин, мистер Удомо… Когда вы начнете свою борьбу и когда мне станет ясно, что вы делаете, приходите ко мне, я поговорю с другими женщинами, с теми, что торгуют на рынке. Меня зовут Селина. Запомните. И не забывайте про женщин.

Удомо повернулся к ней, заглянул в лицо. В темноте оно было едва различимо.

— Не забуду, — сказал он.

— Ну, я пойду вниз, — сказала она. — Вам бы отдохнуть перед завтрашним днем.

— Я еще немного побуду здесь, — сказал он.

Она ушла так же бесшумно, как появилась.

Удомо напряженно вглядывался во мрак, окутавший Африку.

О мать-Африка!

Удомо сел за ломберный столик напротив черного сержанта полиции и положил перед ним паспорт. Тот отодвинул в сторону какие-то бумаги и прикрыл паспорт большой рукой.

— Фамилия?

Удомо молчал, пока сержант не поднял на него глаза. Тогда он спокойно спросил:

— Почему в первую очередь прошли все белые?

Глаза сержанта стали холодными и неприязненными.

— Вы ехали третьим классом.

— Тогда почему иду первым я, а не те восемь, что ехали наверху? Они такие же черные, как я и как вы.

Сержант вздохнул и уставился на Удомо долгим тяжелым взглядом. Затем перевел глаза на паспорт, убрал руку и раскрыл его.

— Майкл Удомо?

— Да.

Сержант заглянул в какие-то бумаги, поставил в паспорте штемпель и вернул его Удомо.

— Следующий!

Один из черных пассажиров первого класса занял место Удомо.

Удомо пошел вниз в третий класс за своим багажом. Селина, та женщина, что вчера разговаривала с ним, была еще там. Она отдавала распоряжения трем носильщикам.

— Ну как? — спросила она.

— Пришлось переждать всех белых, — ответил Удомо.

— Я знала, что так будет, потому и сижу здесь.

— И это наша страна!

— Успокойтесь, мистер Удомо. Все еще изменится.

— Да, все изменится.

Селина повернулась к одному из носильщиков:

— Отнеси багаж мистера Удомо в таможню.

Удомо начал было благодарить ее, но она отмахнулась. Привязала покрепче сидевшего у нее за спиной ребенка и стала тяжело подыматься по трапу. Удомо заметил, что она босиком. Туфли ей больше не были нужны. Она дома, а дома она ходит босая. Он подумал: эта женщина могла бы ехать первым классом, а поехала третьим. Не забывай про женщин, Майкл. Это она тебе сказала. Не забывай про них.

Носильщик спросил:

— Это все ваши вещи, хозяин?

— Да.

— Идите. Я принесу.

Удомо взял два небольших чемодана и пошел наверх. Возле сходен, провожая пассажиров, стоял метрдотель. Почти все белые уже сошли на берег . Он улыбнулся при виде Удомо. Удомо взглянул на него, как на пустое место. На последней ступеньке деревянных сходен он задержался на секунду, не отводя глаз от лежащей перед ним земли. Вот она, африканская земля! Он вдруг пожалел, что не идет босиком, как Селина.

Эдибхой писал, что постарается встретить его, а если не сможет, пришлет кого-нибудь. Удомо огляделся по сторонам. Вокруг него, на самом солнцепеке, толпился народ — африканский народ под африканским солнцем.

Он вошел в таможенный ангар и услышал свое имя: