Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

Появление Венкши вызвало в Йокенен потрясение, которое можно было сравнить только с попаданием бомбы, а может быть, даже и с днем начала войны. Веками это было привилегией мужчин - лупить йокенских детей тростью по заду. А тут такой молокосос! Да есть ли у женщины вообще столько понятия, чтобы учить детей чему-то? Сколько ей лет-то, в конце концов?

У больших мальчиков новая учительница ускорила половое созревание. Они краснели, когда она обращалась к ним с вопросами. Или начинали дерзить. Некоторые стали тщательно причесывать волосы. Буби Хельмих даже мазал свои кудри помадой. Аккуратно стриг свои ногти. Уже тогда стал делать фасонную стрижку, в то время как все остальные стремились только к тому, чтобы оставить на голове как можно меньше волос.

Венкша создала атмосферу натянутой напряженности. После школы мальчики стали бегать на конюшню поместья смотреть, как конюх подводит к жеребцу кобыл. Так как йокенские табу распространялись и на половую жизнь животных, мальчикам обычно доставалось кнутом. Им приходилось забираться в сараи и на сеновалы и тайком подсматривать через щели и дыры в досках. Петера Ашмонайта охватила в эти дни мания бессмысленного уничтожения. Он убивал всех лягушек, которые спаривались в воде. Сбивал с крыши из рогатки воробьев, топтавших своих подруг. Разгонял дубинкой спаривавшихся собак, бегал с палкой за петухами, давил садившихся рядом мух. Всем живым созданиям приходилось страдать из-за того, что Эрика Венк явилась в Йокенен учить с детьми таблицу умножения. А она далеко продвинулась в науках. В то время, как Клозе дошел только до Старого Фрица, Венкша рассказывала о Версале, об утраченных Хульчинских землях, Эйпене и Мальмеди и о первых демонстрациях нацистской партии в Мюнхене.

В конце лета в кратковременный отпуск приехал старший лейтенант. Без маленькой бледной женщины. Только чтобы пострелять уток. Каждый вечер он ходил с Хассо и двумя двустволками вокруг пруда и своей пальбой не давал йокенским детям заснуть. На выходные дни приглашал помещиков из Скандлака, Альтхофа и Колькайма. Дюжина ружей громыхала вокруг пруда, стреляя вспугнутых диких уток. Майор в этом не участвовал. В то время как остальные отправлялись к пруду, жена выводила его на террасу замка, уютно устраивала в кресле. Оттуда он видел вылетавший из стволов огонь и слышал в листьях деревьев шелест разлетавшейся дроби.

Герман и Петер в каждый такой вечер или рано утром перед школой бегали к пруду. Герман собирал яркие патронные гильзы, Петер думал о более практичных вещах. В одно воскресное утро ему повезло, он нашел смертельно подбитого селезня, которого накануне вечером не учуял Хассо. Селезень лежал в камышах совсем близко от берега. Петер нашел палку, закатал брюки и пошел в пруд. Какое-то время Герман надеялся, что селезень сможет подняться в небо и просто улететь. Селезень и попробовал, но смог преодолеть всего метров пять. Из попытки нырнуть тоже ничего не получилось. Петер уже держал хлопающую крыльями птицу за горло и тащил к берегу.

- Теперь будет жаркое! - кричал он.

Как убить птицу? Палкой или камнем? Петер посмотрел немного, как селезень беспомощно трепыхался в траве, а потом совершенно спокойно свернул ему шею. Так, с этим готово. Он вытер руки о штаны.

- По деревне его тащить нельзя, - сказал Петер. - Если нас увидит кто-нибудь из поместья, жаркого не будет.

Понесли селезня к дому Ашмонайтов огородами. Под конец Петер достал из сарая мешок. А теперь с добычей бегом в дом. Положили селезня на каменный пол в кухне. Слепая бабушка еще спала. На спинке стула висел солдатский мундир.

- Это не куртка часового Йегера? - спросил Герман.

- Да, - ответил Петер, не поворачивая головы. Он был всецело поглощен заботами о том, как очистить и разделать птицу. Сначала отрубить топором болтающуюся голову. Раздуть огонь в печи. Как лучше всего удалить с мертвой птицы перья? Опалить. Подать сюда клещи! Взять за ноги и держать над огнем. Фу, черт, как воняет! Когда весь селезень загорелся, Петер бросил его в ведро с водой. Герман засмеялся. Слепая бабушка проснулась, раскашлялась таким сильным кашлем, что от него стало жутко.

- Опять проказничаешь, Петерка? - закричала она из кровати.

Послышалось шевеление и рядом, в спальне Ашмонайтов. Мама Петера вышла в кухню. Герман впервые видел ее так близко, обычно она с утра до вечера была на работе. Она выглядела немного растрепанной. Как бывает в воскресенье утром. Волосы в беспорядке, надета только нижняя юбка.

- Что вы тут делаете? - приветливо спросила она, проходя.

Она не дожидалась ответа, взяла со стула мундир и ушла обратно в комнату.

Герман удивлялся. Что нужно в этом доме мундиру Йегера? Этот Йегер ведь должен охранять пленных русских.

- Вот как мы сделаем, - сказал Петер. Они принес большие ножницы и состриг остатки перьев.

Теперь вспороть живот. Выпотрошить. Может бабушка это сделать? Мальчики стояли возле кровати и смотрели, как слепая бабушка выдирала из тела селезня требуху. Петер считал дыры от дробинок. В понедельник он принес в школу целую пригоршню дроби, собранной из жаркого, и рассыпал ее по полу.

Было еще лето, когда дочь Марковши с пятью детьми - все девочки приехала из Кельна. В Кельне падали бомбы. Но дело было не только в бомбах. У нее была и другая печаль на сердце. Она подозрительно долго стояла в кустах бузины в окружении первых сухих астр и лиловых флоксов и невидящим взглядом смотрела на отцветший шпорник. Когда над Йокенен в сторону Мазурских озер пролетал самолет, она не могла поднять голову к небу. Может быть, йокенская глушь была для нее не таким уж подходящим местом и в городском шуме Кельна она бы лучше справилась со своими заботами?

- Это все равно выходит, - говорила Марковша. - На кладбище ей нельзя было плакать, жены немецких солдат не плачут.

- Как могли они заставить отца пятерых детей летать инструктором? спрашивала мужа Марта.

- Над гробом выстрелили из ружей, - рассказывала Марковша. - Над кладбищем низко пролетели три самолета. Все было покрыто флагами. Даже гроб не видно. Кругом военные. Там нельзя было плакать. А потом все выходит.

Маленькие девочки вели себя так, как будто ничего не случилось. Со своими черными головками, остриженными под мальчиков, и белыми гольфами они все выглядели хорошенькими, даже по йокенским меркам. Конечно, неженки. Никак не могли привыкнуть бегать босиком, вступив в гусиный помет, визжали на всю деревню, никогда не входили в заросший водорослями, грязный пруд и только играли в мяч или прыгали через скакалку на выгоне.

Герман и Петер часто сидели в ивовых кустах у пруда и наблюдали за черными головками.

- Они, наверное, думают, что они со своими белыми носками лучше всех, сказал Петер.