Вадим Шарапов - Доля ангелов

- Эхма... - вздохнул Василий Потапович. - Вот так всегда. А на самом деле если бы они знали, что мы делаем? От кого их бережем и спасаем? Как бы тогда запели? Кочумай, браток, не объяснить им. Да и нельзя. Помнишь, три года назад, когда ты ко мне в напарники только попал, а тебя сразу в крутой оборот взяли?

- Как не помнить, - Серега, перекатив окурок из одного угла рта в другой, усмехнулся, и Мирошниченко с удовольствием отметил, что парень уже не боится, а вполне даже «в плепорции». - Ты, дядь Вася, про ту историю с шогготами, что ли?

-Шогготы, шмагготы, - проворчал его напарник, - по мне так херня какая-то скользкая и ползучая. Ишь, твари, притасовались - людей досуха высасывать. Ментов вызывает родня, а толку? Поди-ка, товарищ следователь, догадайся, отчего на полу в ванной от хозяина одна сухая шкурка осталась. Помнишь, что мы с тобой там увидели, внизу?

- До смерти не забуду все эти катакомбы, - Серегу передернуло. - Я до сих пор этого... как его... ну которого нам вместо учебника подсунули, помнишь? А, точно - Лавкрафта. Читать его до сих пор не могу.

- От то-то и оно... но ведь сдюжили же тогда, не посрамили чести бригады, а? А в тот раз, помнишь? Когда в старых коллекторах копались без чертежей почти.

- Это где гнезда василисков были? Вот тогда точно, я чуть не помер с перепугу. Как ты их, дядя Вася, зеркальцем от бритвы и паяльной лампой...

- Один, варнак этакий, ушел по трубам, - досадливо поскреб небритую щеку Мирошниченко, - жди теперь, где вынырнет. А у меня до сих пор глаза болят, нагляделся тогда на этих чешуйчатых.

- Или старое кладбище под землей, где мертвяков сливами растревожило, - теперь уже вспоминал Серега, а Василий Потапович, словно бы исподволь, невзначай подтолкнувший парня на эти мысли, просто одобрительно хмыкал и усмехался.

- Как ты тогда обгорелой палкой на стене ключи Соломона рисовал, - вставил он, - я отродясь не видел, чтобы с такой быстротой человек шуровал, да еще и без ошибки.

- Ха! Так ведь ошибись я, и через минуту от нас только клочки брезентухи бы и остались!

- Ну вот. А теперь так, - Мирошниченко выпрямился и снова закинул сумку на плечо, громко, по-стариковски, хрустнув суставом, - Вставай, Сережа. И пошли. Заодно посмотрим, что там за конец света такой. Я вот что тебе скажу - мотал я такие концы на своем конце! Люди только-только успокоились, жирок накопили, стали о детях и внуках задумываться, а не о том, как друг у друга изо рта кусок хлеба с кровью рвать. А тут - здрасьте, нарисовались мы, хрен сотрешь! - конец света какой-то. Не, Сережа. Несправедливо это. А мы на что? Бери сумку-то, бери. И айда за мной. Сейчас мы поглядим, кто там какие вентили трогал, и куда ему яйца намотать...

Беляев твердо, без страха посмотрел в глаза Василию Потаповичу, потом поднял с пола свою сумку и сказал:

- Ты меня извини, дядя Вася, струхнул я малость.

- Да чего там, - отмахнулся пожилой сантехник, - струхнул, стряхнул... С кем не бывает? Сам, поди, знаешь: первый раз - не...

- Знаю, - оборвал его Серега. Оба рассмеялись.

Мирошниченко уже двигал засов на тяжелой железной двери, в которую снаружи что-то неприятно скреблось, как вдруг Беляев окликнул его:

- Дядя Вася!

- Ну чего тебе? - досадливо повернулся к нему сантехник, внутренне похолодев от того, что молодой, может быть, струсил снова. Но, увидев улыбающегося Беляева, он успокоился.

- Ты плащ-то чего, не берешь? В «Инструкции»-то забыл, что пишут? Страница семьдесят восьмая. «В случае наступления Конца света и сопутствующих ему катаклизмов, знамений и явлений, необходимо...»

- Тьфу ты. Да помню я, Сережа, помню. Память ить еще не всю отшибло, хоть и дед я уже. Вот он плащ, под рукой. И маска тут же. А как без нее? Всякие кровавые дожди да саранча с железными челюстями не каждый день случаются, тут уж захочешь - не забудешь. Ну вперед, что ли?

- Вперед, - согласился Беляев, и оба вышли, дружным пинком отшибив от двери притаившегося за ней мелкого беса.

Лесничий Севастьян Макеев сидел за грубо сколоченным, но гладко оструганным и выскобленным столом и степенно пил чай.

За окошком избы, заиндевевшим от сильных холодов, курилась дымком баня, загораживая опушку леса, заваленного снегом. Деревья стояли темной стеной в полной тишине. И только иногда доносился громкий треск - это от мороза лопался древесный ствол. Морозы нынче стояли лютые, Макеев не мог припомнить таких с самого детства, когда в лесничестве хозяйствовал его дед, а сам он был сопливым пацаненком, закутанным в мамкины платки.

Услышав особенно громкий треск, похожий на пушечный выстрел, Севастьян отставил в сторону недопитую кружку с ядреной крепости чаем и удивленно покачал головой.

- Ничо себе, - по старой привычке вслух сам себе буркнул он. - Дак это ж сколько на градуснике набежало?

Он накинул сильно потертый кожух и влез в пимы. Тяжело ступая, вышел в сенки и долго пинал примерзшую дверь.

Мороз ударил в лицо, словно обухом топора, так что Макеев даже отшатнулся и потряс головой. Воздух походил на стылый мутный кисель, в котором стоял еле уловимый человеческим ухом шорох. Вдыхать его было трудно, борода и усы Севастьяна вмиг закуржавели инеем. Из глаз вышибло слезы, моментально застывшие на щеках.

Градусник был прибит гвоздиком к дверному косяку. Еще один висел с наружной стороны окна в избе, но сейчас из-за инея его было совсем не видно. А вот на двери - пожалуйста. Севастьян поглядел на градусник и прищурился. Хмыкнул, поскреб холодное стекло толстым, желтым от табака пальцем.

- Ничо себе, - сказал опять. - Пятьдесят восемь, што ль? Етишкин малахай!

За пол-минуты мороз уже пробрал лесничего насквозь, забрался под толстый кожух, облизал ледяным языком тело. Ухнув, Макеев трусцой пробежался до бани, нырнул в предбанник. Там было влажно и тепло, в морозный воздух шибануло паром. Сунувшись внутрь, он спешно подбросил в жарко гудящую печь пару толстых поленьев и одобрительно - опять же сам себе - хмыкнул.

- Ишо часок, и можно париться, - задумчиво высказался лесничий и так же, опрометью, кинулся в избу. Открыл устье печи, шуранул туда поленьев, привалился к горячему беленому боку. Печь возвышалась массивно и несокрушимо, ей не было дела до цепенящего холода снаружи, и свое дело она делала хорошо - грела от души избу и полати. Дед, который эту печь сложил давным-давно, печником был знатным, от бога.

Севастьян вдруг вспомнил, что нужно бы притащить из колодца пару ведер воды на всякие хозяйственные нужды, а заодно и добавить в баню. При этой мысли он досадливо матюгнулся, стукнув огромной ладонью по печной стенке. Лишний раз высовывать нос на улицу не хотелось. Но делать было нечего.

- Как известно, без воды, етить ее, и ни туды, и ни сюды! - процитировал лесничий громко. Потом решительно натянул полушубок, нахлобучил солдатскую ушанку, влез в рукавицы и, подхватив два брякнувших ведра, вышел на мороз.