Вадим Шарапов - Доля ангелов

Наконец, гостя усадили на деревянную скамью у самого очага, и Гудред попросила подождать немного, пока не будет готова похлебка и прочая еда.

Немного времени спустя хозяйка тоже присела чуть поодаль, но то и дело вновь отходила к очагу - помешать длинной деревянной ложкой в кипящем котле, цыкнуть на ребятню, за ухо оттащить от огня заигравшегося внука. Но всем было ясно, что от гостя ожидают хоть какого-то рассказа о себе. Известно ведь, ежели сам человек не захочет поведать о том, кто он и откуда, неволить его не будут, но нет-нет, да и кинут косой взгляд. Путнику, который явился с открытой душой, таить нечего.

Когда у очага, как-то незаметно даже для самих себя, собрались все домочадцы, и даже старший сын, Флоси, явился с конюшни, неспешно вытирая руки чистой тряпицей, Бран Мак Кумхайл негромко кашлянул, приветствовал всех, как подобает гостю, и не спеша начал свой рассказ. Потрескивало коптящее пламя под котлом, пожирая пласты сухого торфа и бросая на слушателей багровые отблески, в полумраке тускло блестели развешанные по стенам секиры и щиты.

- Я родился в Эйре, - Мак Кумхайл вновь произнес название Ирландии на свой родной манер, - на самом западном побережье острова, в Коннахте. Моя юность не столь интересна, чтобы о ней упоминать, скажу только, что сызмальства я, оставшись без родителей, обучался воинскому делу. Турлох Фейдлех, мой воспитатель, обломал об мои плечи немало палок, обучая тому, как управляться с мечом и копьем, чтобы, как он говорил, «покойному отцу не было стыдно за своего олуха-сына»... - внимательно вслушивающийся в речь ирландца Торир уловил было в голосе рассказчика легкую усмешку, но, когда вскинул глаза, лицо Брана оставалось непроницаемо-серьезным.

- Потом, когда мне пошел тринадцатый год, Турлох впервые взял меня в поход на корабле. Финнахт Каэх стоял во главе похода, и много песен потом было сложено теми, кто вернулся назад. Вот только вернулись немногие, больше было тех, кто остался лежать на полях битвы. Единожды покинув родную землю, я редко туда возвращался.

Когда мне уже миновало восемнадцать лет, Турлох, который стал мне вместо отца, был подло убит в Норвегии, по приказу ярла Эйрика. У него мы тогда пребывали, потому что он сам позвал Турлоха в свою дружину. Эйрик не смог простить ему того, что жена ярла, Аудольв, предпочла видеть на своем ложе ирландца, открыто отвергая самого мужа. В то время я отлучался - и, да простят меня те, кто слушает, не могу открыть, по какому делу, - а вернувшись и узнав об убийстве, дождался, пока однажды ярл не устроил особенно сильную попойку, и тогда зарубил его насмерть. Правда, Эйрик, боец умелый и опытный, был изрядно пьян, а иначе с разрубленной головой лежать пришлось бы мне, мальчишке.

Гудред пораженно покачала головой, старый Торир невольно крякнул. Тихий шепот пронесся между невестками Гудред, но тут же сменился молчанием, едва хозяйка бросила на них суровый взгляд. Мак Кумхайл невозмутимо продолжал:

- Месть понятна не всем, и мне пришлось уехать из Норвегии... Но к тому времени я уже достаточно умел, чтобы каждый сэтконунг охотно взял меня на свой корабль. Вот так с Хрольвом из Краснокаменного фьорда мы прошли до самого Миклагарда и вернулись обратно, добыв много славы и золота. С Атли Сивобородым мы ходили на север, где слова замерзают на губах, и сражались там за меха и золотые самородки с неведомыми дикими племенами. Дальше было еще множество походов, которые теперь уже сливаются в моей голове в одну долгую морскую дорогу. Но вот наступил день, когда я решил, что более не хочу служить ни одному из ярлов и конунгов, ныне живущих на свете. Уже двадцать пять лет я не видел родной земли, но когда прошлым летом наконец вернулся домой, то понял, что в Эйре меня никто не ждет, и никто не рад моему возвращению. Видно, правду говорят - отрезав ломоть, обратно не приставишь. Есть еще родич, который был бы рад нашей встрече, но его горы никогда не станут мне родным домом, хоть в свое время он, мой воспитатель и я славно порубились под родовыми знаменами Куалгна. Думаю, ни Фергус, ни его братья этого не забыли.

- Но если случится так, что он не захочет тебя принять? Ведь много воды утекло. Что думаешь делать тогда? - спросил внезапно Флоси, до этого молча сутулившийся за длинным столом.

- Тогда... Ну что ж, тогда я просто останусь тем, кем и был до сих пор, пока еще есть сила в руках. Но, хвала и память Турлоху Фейдлеху, он научил меня не только махать мечом туда-сюда, да реветь дикие боевые кличи, - Бран Мак Кумхайл коротко рассмеялся, - я еще могу сложить хоть вису, хоть нид, да и голова на плечах при мне, никуда не делась.

Мак Кумхайл вновь усмехнулся, а вслед за ним рассмеялись и все, кто сидел у очага. Только Гудред вновь задумчиво покачала головой, собираясь что-то сказать, но в этот миг кто-то из работников крикнул от дверей:

- Хозяйка! Едут наши с тинга!

- Ну, слава Фрейе, наконец-то, - облегченно вздохнула Гудред и вмиг засуетилась у очага, подала знак невесткам, которые тут же принялись накрывать стол. Веселая суматоха заполнила весь дом, в очаг подбросили еще торфа, а женщины уже выставляли миски и плошки с разной едой - чтоб побольше да посытнее! Последним на стол бухнули - прямо с жаровни - исходящего мясным соком и паром молодого кабанчика. Даже невозмутимый Мак Кумхайл заметно оживился, глядя, как хутор Эйольва готовится к встрече хозяина.

Но вот распахнулась дверь, и большая комната заполнилась гомонящим людом. Бородатые, обветренные лица, крепкие руки и плечи - и все они как-то раздались в стороны и словно бы стали меньше ростом, когда в дверном проеме свет заслонила огромная фигура. На порог шагнул сам Эйольв Хромой. В доме сразу стало тесно. А хозяин прижал к широченной груди Гудред, потрепал по головам обступивших его внучат, подмигнул невесткам («будут, будут вам подарки!»), что-то коротко спросил у Флоси. И тут его взгляд упал на гостя, спокойно сидевшего у очага. Густые белесые брови сошлись к переносице, морщины вспахали широкий лоб Эйольва, словно он мучительно пытался и не мог вспомнить что-то важное. Потом он махнул рукой и широкими шагами, от которых дребезжала утварь на столе, направился к ирландцу.

Торир, все это время почтительно стоявший около двери, вдруг заметил, что наступила такая же тишина, как тогда, когда Мак Кумхайл вел свой рассказ. Только за спиной у Эйольва гулко и простуженно кашлял кто-то из родичей. Бран Мак Кумхайл поднялся навстречу хозяину, и коротко звякнули на его шее два серебряных оберега, которые редко кто из воинов не носит на удачу. Лицо гостя побледнело от какорго-то непонятного и еле сдерживаемого волнения, которое он изо всех сил пытался скрыть под маской сурового спокойствия.