Макс Аврелий - Моленсоух. История одной индивидуации

Однако, Олег не дал мне сильно разогнаться. Догнав меня, он прыгнул мне на плечи и сбил с ног. Я истошно вопил так, что от собственного крика ужас мой становился просто трудно поддающимся описанию.

– Успокойся, ну… тихо-тихо-тихо, – с этими словами мой наставник зажал ладонью мой рот, а другой рукой обхватил меня за плечи и прижал к себе так, что обе моих руки были зажаты между его и моей грудью. Олег пытался успокаивать меня, тряс и что-то еще делал, по-моему, тёрся своим лбом о мой нос. Меня же переполняли мучительные удушающие ощущения, среди которых были растерянность, паника, еще что-то вроде угрызений совести и какое-то новое, едва объяснимое ощущение, похожее на то, что испытываешь при какой-нибудь страшной догадке. Это просыпалось во мне, наверное, слишком рано и уж точно слишком неожиданно для моего возраста, то, что называют шестым чувством. Оно стучалось в сердце, мурашками бегало по спине и шевелилось волосами на голове. Оно пыталось заставить меня осознать что-то настолько страшное, что кровь становилась колючей и искала пути для выхода наружу. Из глубин подсознания до меня доходило, что всё, что представляет из себя «экспозиция», имеет какое-то важное отношение ко мне и моей жизни…

Олег вдруг отпустил меня. Глаза его стали бесцветными, почти белыми. Что-то не по-хорошему знакомое увидел я в этих нереально длинных ресницах и в этой ледяной бесцветности.

– Ну?… Беги! – ухмыльнулся он.

Я не двигался, хотя ничего уже не сдерживало меня. Теперь я уже почему-то не мог бежать. Я даже перестал кричать. Но меня сотрясали рыдания.

– Ну-у… – Он улыбался, разводя руками. – Я его отпустил, а он…

Олег слегка толкнул меня в грудь. Я замолчал. Только слезы стекали по моим обветренным щекам.

– Ну, беги домой! Беги! Раз ты такой нежный, – продолжал толкать меня в грудь вдруг изменившийся в глазах друг.

Я почувствовал слабость и опустился на траву.

– Что?! Не побежишь? – не отставал Олег.

В ответ я только слегка мотнул головой. Мне было плохо; я потерял много энергии, и мне хотелось лечь прямо лицом в траву и всё забыть. Но когда я уже хотел так и сделать, Олег вдруг поднял меня на ноги, обхватил мою голову ладонями и направил на кроваво-угольное рукотворное чудо:

– Смотри! Смотри-и-и-и-и-и!.. – радостно смеясь, кричал он.

Я смотрел и не мог закрыть глаз. Позже, лет так на десять, припоминая эту сцену, я вспомнил берджесовский апельсин. Только меня не заставляли глядеть на изнасилование. А, собственно говоря, это и было изнасилованием. И, видимо, именно тогда, в пятилетнем возрасте, я потерял девственность души.

Я даже не заметил, как мой суровый наставник отпустил мою голову. На белой стене скоторезни шел фильм. Да, рисованный чёрно-белый фильм, в котором не было героев; в нем не было сюжета, у него не было саундтрека, в нем не было слов, но он не молчал. Откуда-то из-за горизонта надвигался сначала непонятный гул, состоящий из криков людей, звериного рева и воя труб, постепенно оформившегося в дикую, нечеловеческую и вместе с тем потрясающую своей одновременной простотой и сложным синтаксисом мелодию. Она врывалась в сознание, властно и беспощадно поглощая все мое существо, и вместе с тем ее нельзя было назвать красивой и вообще едва ли можно было назвать мелодией. И хотя в этом потоке звука не было ни ритма, ни размера, это все же была музыка, потрясающая, чудовищно красивая музыка. Такое могло быть написано либо ангелом, либо животным, человеку такое не под силу. А еще было ощущение, что все эти звуки исходят не от каких-то инструментов, их словно издает какое-то живое существо. И вой труб, а может быть, вой сирен, и жужжание, напоминающее урчание пропеллеров и крики людей, а может быть, ангелов, и рев множества животных, а может быть, одного Бога – всё образовывало единый поток, какую-то неслыханную гармонию. Вырвавшись неведомо откуда, она устремлялась на меня и вонзалась в самое сердце. Она словно расчленяла меня, разделяя душу с телом, терзала и ласкала одновременно. И тогда я разрыдался. Я захлебывался самыми горькими и вместе с тем самыми сладостными слезами, которые только могут быть на свете. И после этой случившейся со мной духовной, моральной и эстетической девальвации, всю жизнь слушая музыку, я искал в ней те созвучия, ту гармонию, безусловно это снова был «Сигнал», но теперь уже другой и говорящий о другом, видимо потому, что другим стал я сам… А на экране, словно живые (потому что я запомнил их живыми, а не рисованными) части скотских и человеческих тел становились одним целым, чтобы соединиться с другими телами. И так до тех пор, пока на вышках не зажглись фонари.

Я не помнил, как очутился дома. Мама сказала, что меня принес на плечах Олег. Я был весь в ссадинах, синяках и царапинах. Олег сказал, что мы подрались с ребятами из другого поселка. Еще мама говорила, что в забытьи я находился несколько часов и у меня был очень странный бред, но о чем я говорил, она мне так никогда и не сказала. Помню, что я проснулся ночью от того, что во сне видел, как стою перед огромной белой стеной и, макая кисть во что-то красное, пытаюсь нарисовать чье-то лицо, но краска не может задержаться на стене и все время стекает на землю. Смотрю себе под ноги и понимаю, что я стою по колено в вязкой темно-бордовой жидкости… Проснувшись, я сразу увидел перед собой стену, вспомнил о том, что произошло, и ужас снова попытался проникнуть в мое сердце, но я вспомнил спокойные насмешливые глаза своего друга, а при мысли о нем я словно становился старше и смелей. Я восхищался им, жалел, проклинал и звал всю ночь…

За окном было очень темно, мама сидела на кухне и, прислушиваясь к моему бормотанию, курила в открытую печку.

В 1978 году где-то далеко, за морями-океанами, вышли диски некоторых никому неизвестных в поселке СМП групп. Я узнал о них десяток лет спустя. Зато эти группы тогда уже были известны во всем мире. А ко времени создания этой книги и вовсе стали числиться среди классики. До СССР эти диски либо не доходили вообще, если не были стопроцентным эстрадным мейнстримом, либо доходили спустя два-три года, пять-десять лет. В зависимости от степени потенциальной опасности антисоветского влияния той или иной пластинки на мировоззрение среднестатистического строителя коммунизма, что определялось специальными органами сообща с министерствами культуры и здравоохранения СССР.

ЕМ: 20. Brian Eno «2/1».

Должно было пройти еще целых двадцать лет, прежде чем мне удалось найти и послушать некоторые из этих дисков и на всю оставшуюся жизнь стать их жрецом. В этот вошедший в историю как время апогея панк-истерии год в свет вышла дюжина дисков, изменивших лицо музыки навсегда и ставших рождением новых стилей и направлений. В Нью-Йорке это был «Parallel Lines» легендарных Blondie. Единодушно означенный критикой как диско-альбом «Parallel Lines» получил в том же году премию «Грэмми» как лучший рок-альбом 1978 года. Так начиналась «Новая Волна».