Макс Аврелий - Моленсоух. История одной индивидуации

Так вот, мало того, что во время музыки никто не издал ни звука, так еще в конце, там, где начинает выходить на передний план главная тема утопленных в туманности Андромеды синтючных скрипок, все вдруг как по команде стали подпевать, пока наш хор не превратился в настоящее космическое крещендо. Лучшая проверка качества музыки – время. Теперь представьте, что происходило тогда с двумя десятилетними мальчишками, влюбленными в музыку, выросшими на фильмах вроде «Большого космического путешествия», «Через тернии к звездам», «Москва-Кассиопея» верящих, что Гагарин жив, да и вообще, (и в этом мы были не особенно оригинальны) мечтающих однажды одеть серебряный скафандр, сесть в ракету и полететь в космос к другим мирам. Тем более что я, в отличии от своего брата свято верил, что на землю меня доставил экипаж одного из космических аппаратов пришельцев, в раннем детстве напоминавший мне вертолет. Это была моя музыка во всех смыслах этого слова. Это был поток космической гармонии, сотканный из тех самых атомов из которых был соткан я сам, это был пульс моего сердца и это была моя тайна. Уже тогда мне было хорошо известно, что пытаться объяснить Радику, Кире, Эле, родителям и вообще кому угодно, чем для меня является эта музыка, бесполезно. Бесполезно постольку поскольку и вообще лишено практического смысла. Но главное, бесполезно потому, что объяснить суть подобной сокровенной сердечной тайны природа, которой начинается в физике, но является метафизической по определению, невозможно среди домашних своих. И даже обладай я уже тогда арсеналом слов, которым орудую сейчас, у меня ничего бы не вышло, ибо, во-первых, каждый уверен в своей исключительности и следственно в уникальности своего восприятия вещей, а во-вторых, уверен, что ближний, живущий с ним в одном доме жизнью одной семьи, не может быть более богат духовно, чем и вся семья, иначе почему же в известном месте все вдруг начинают одинаково неприятно пахнуть. Это так, и пусть так. Но я видел, что ни Радик ни кто либо из домочадцев не впадает в транс от этой музыки подобный моему, ни у кого не загораются каким-нибудь особенным блеском глаза, ни у кого не учащается дыхание, никто не закусывает губу от проникшей в душу и овладевшей ею печали, а ведь именно этим свойством наполнена эта музыка, пред нею склоняет голову праздная и лукавая человеческая природа, чтобы медленно но верно воспрявшая с духом душа взяла верх над природой естества и заставила эту природу плакать вместе с ней. Плакать не по какой-либо причине. А потому, что это всё, что остается душе в человеческом мире, – плакать от разлуки со своей подлинной родиной… Это стук, но на него не отворят вам. У каждого своя дверь и свой замок, подаренный неземной природой земной природе, замок тела, сквозь щели которого можно смотреть на свет, но этот свет никогда не согреет тебя, покуда дверь заперта. Покуда то, что кажется явью, есть сон, и проживать своё сновидение каждый должен снова и снова, каждый новый день своей жизни, время от времени припадая к замочной скважине, чтобы пытаться уловить лучи неведомого сияния, и услышать этот тревожный, приковывающий внимание стук.

На этом мы закончим историю знакомства с Zodiac на данном отрезке времени. А что касается бобины, то на другой стороне нас ждало нечто положившее начало историям несколько иного рода, и это было не менее впечатляющее музыкальное новшество. Музыка, правда, была другого плана. Она брала за самое что ни есть живое поэтому цепляла сразу. И прежде всего, дело было в опьяняющем искристом и раскованном девичьем голосе. Мы никогда не слышали, чтобы девушки так пели, да и вообще кто-нибудь. Верхом раскованности в музыке, слышанной нами доселе, можно назвать вокальную манеру солистки Teach In Гетти Касперс (Getty Kaspers), но это и рядом нельзя было поставить с тем, что мы услышали тогда. Голос был чистый звонкий он просто обжигал наши сердца, но кроме мастерского исполнения здесь была и дерзость и что-то ещё, чему мы с Радиком в те времена не могли дать никакой характеристики. Я знаю только одно наверняка, что если бы в те времена нам показали эту женщину, которая так поет, то мы готовы были бы, не задумываясь, отдать за неё жизнь. Хотя мы и не понимали в чём дело, проще говоря, «почему так прёт». Но Голос говорил с нами на языке плоти, а она, эта уже давно нецеломудренная плоть, все понимала… Это были Arabesque, a голос принадлежал молодой и безумно сексуальной Сандре (Sandra). Была там ещё пара вокалов. Однако дело всё же не только в голосе. Это была первая в нашей жизни импортная музыка, услышанная своевременно, точнее почти своевременно. То есть не через два или три года после выхода, а спустя каких-то полгода. Это была весна 1983, а диск вышел зимой в начале года. Если припомнить все что мы слышали до этого времени, то поставить рядом с Arabesque по качеству самого музыкального материала, свежести этой музыки, аранжировкам, драйву и звучанию просто нечего. Мы слушали Arabesque с утра до вечера, мы бежали из школы на перегонки чтобы усесться перед магнитофоном. Когда приходила Кира, она вместе с нами наносила урон мебели под «Ин-Фор-Пени» («In For A Penny, Out For A Pound») и песню, которую мы называли «Гугытай» (Good it Time); вещь же называлась «Billy's barbecue» но это выяснилось намного позднее. А тогда надо же нам было их как-то называть, а в этой последней песне дядька скороговоркой что-то такое похожее басом быстро так отчеканивает. Но больше всего сводила нас с ума песня, которую мы называли «Роменсен». Там пелось что-то и слышалось нам как «Хайбикроменсен» (на самом деле «Hi Midnight Dancer»). Те, кто знают о чём речь, вспоминают что делала эта композиция с молодыми строителями коммунизма в 1983, но об этом как и о самой группе в нашем городе никто и ничего не знал. К примеру, в нашем третьем «В» все думали, что мы с братом все выдумываем и никаких таких «Арабесок» и «Зодиаков» не существует. Тупое недоверие, производное от неверия, что в свою очередь всегда лишь результат элементарного невежества, хоть и раздражало нас, но, с другой стороны, мы понимали, что удостоились чего-то особенного, чего наши ровесники еще и не нюхали. Мы-то знали, что, придя домой, сначала мы погрузимся в космос Zodiac, a затем в грезы о будущей взрослой жизни, где у нас обязательно будут девушки с такими голосами. Позднее, я узнал, что стиль Arabesque называется Euro-Dance, что заставило меня, кроме всего, проникнуться к девушкам уважением.

Почему два таких стилистически разных, записанные опять же с разницей в пять лет и в таких разных странах диска оказались на одной бобине? Конечно не спроста… Это был не только Disco-Alliance, или точнее Euro-Disco-Alliance. А если еще точнее – просто наш детский Alliance с музыкой.