Елена Гостева - Стрекозка встает на крыло

Следующий день был субботний, управляющего искать бесполезно, и ремонтёры со спокойной совестью предавались увеселениям. К Старжинским приехали в гости из соседнего поместья, брат с сестрой: пани Клотильда и пан Казимир, оба худощавые, белобрысые, сероглазые. Лицо мадемуазель Клоти обрамляли тщательно завитые локоны, а волосы её брата спускались крупными волнами до самых плеч. При взгляде на него Телятьев вспомнил длинноволосых воинов в персидской одежде – жестоких и умелых, с коими пришлось сражаться под стенами Шуши. Уверенности, что там он воевал с поляками, не было, но какая ещё нация любит щеголять длинными волосами, подражая причёске предводителя восстания Костюшко? Пан Казимир, человек лет двадцати, молча, с обиженно-недовольным видом наблюдал, как Эмилия вьётся возле уланского ротмистра. Брюховецкий счёл это добрым знаком: ежели соперник ревнует, стало быть, его собственные ставки высоки. Прогуливаясь меж обедом и ужином по саду, барышни Старжинские делились мечтами, какие аллеи, фонтаны, водопады, гроты они б здесь хотели видеть: чтоб было не хуже, чем у графа Потоцкого. Очарованному ротмистру имя графа уже набило оскомину, обрыдло, он шепнул поручику:

– Счастье Потоцкого, что он умер, а то бы я, пожалуй, его на дуэль вызвал.

Похоже, граф Потоцкий и София, ради которой он преобразовал всю округу, являлись кумирами всех местных панночек. Но у них на устах были и другие имена:

– Но я вам скажу, что Аркадия, которую князь Радзивилл построил для своей возлюбленной супруги, гораздо-гораздо краше, – заявила Клотильда и принялась расписывать:

– Я всем настоятельно советую съездить в Аркадию. Там аллеи, гроты, дворцы и беседки незабываемы! Столько памятников искусств, художеств и разных древностей! И во всём такая утончённость, с такою щедростью повсюду рассыпаны богатства; какая изнеженность, какая страсть к наслаждениям видна в изображении каждого предмета!

– О да, княгиня Елена Радзивилл была очаровательнейшей женщиной. И вот её уж нет, а Аркадия, созданная по её прихоти, существует, радуя не только обитателей, но и всех любознательных путешественников… – согласилась Эмилия. – И графини Софии нет, а мы вспоминаем её, посещая Софиевку.

– Как это прекрасно, восхитительно, когда ради любви, ради красивой женщины создаются великие творения! – вздохнула, почти закатывая глаза, Эвелина.

– И как странно, что великий князь Константин ничего не желает возвести в честь своей очаровательной супруги [2] Великий князь Константин Павлович развёлся с первой женой, немецкой принцессой, и женился на польке Иоанне Грудзинской , (на французский манер её звали Жанет), после свадьбы она получила титул – княгиня Лович. . Разве его жена недостойна, разве не красавица? – передёрнула плечиками гостья.

– Ах, у русских это не заведено, – пренебрежительно высказался пан Казимир. – Только французы и поляки умеют любить.

– Но мать цесаревича немка, – снисходительно поправила Эмилия, наверное, смутившись его прямотой. – А немцы вообще скупы.

Упрёки в адрес великого князя были неприятны, но ведь Эмилия вступилась за русских, к тому ж она, сорвав с клумбы цветок, вставила в петлицу Брюховецкому – мог ли он обижаться после такой любезности?

Когда стемнело, нежданно появился ещё один гость: приятель Брюховецкого, майор Колбяков, числящийся при штабе дивизии. С первого взгляда было понятно, что это ловкий светский человек, умеющий представить себя в лучшем свете перед любым обществом: наверное, бывал частым гостем в столичных салонах и там себя не уронил ни в чём. Тёмно-русый, светлоглазый, с аккуратными усиками, не мал, не велик; мужчины подобного телосложения со временем часто становятся милыми круглыми толстяками, но пока Колбяков не вышел в отставку, носится, суетится ежедневно, выполняя поручения генералов, пожалуй, ему сия участь не грозит.

– Я решил проверить, что с моими уланами случилось? – объяснил он свой приезд. – Уж не попали ль они в плен?

– О да, они взяты в плен! – грациозно обмахиваясь веером, ответила мадам Старжинская. – Они желали сбежать от нас, и мы их наказали, не отпускаем. Теперь они наши пленники.

– О, мадам! Накажите и меня подобным образом! – склоняясь к её руке.

– С удовольствием! Беру в плен и как пленнику приказываю: веселиться, танцевать, развлекать меня и юных барышень!

Мазурка в этот вечер гремела в доме Старжинских почти до рассвета. Три девицы и четыре кавалера – каждый раз кто-то должен был остаться в стороне, и, чтоб у мужчин не было причин для споров, мадам объявила, что тоже желает танцевать. Ротмистр и молодой пан, не обращая внимания на двух других барышень, наперегонки старались приглашать Эмилию, а если не успевали – её мать и соревновались в составлении льстивых комплиментов той и другой. Утомлёнными возвратились офицеры в отведённый им флигель, здесь Колбяков пожурил приятеля:

– Брюховецкий, я знал, что ты влюбчив, но не до такой же степени! Вижу, тебя пора спасать!

– Зачем? От взглядов нежной Эмилии я без крыльев возношусь в заоблачные выси! Уверяю тебя: это восхитительное чувство.

– Всё зашло так далеко? Поручик, хоть Вы-то ещё не потеряли голову?

– Нет, тем более что Эвелина, за которой я ухаживал, обратила свои взоры на Вас.

– И Вы затаили обиду? Я могу отступить.

– Нет, нет, никаких обид.

– Слава Богу. И давайте спать, утро вечера мудренее.

Поутру, позавтракав в шинке, выслушали солдат, что из-за вынужденного безделья шатались по селу и завели приятелей (не исключено, что и приятельниц). Лошади здесь да, были дешевле, чем просил еврей, по сто рублей, красная цена – сто пятьдесят. Грабит ли Лейба Старжинскую, было не понять. Холопы одинаково винят в нищете своей и хозяйку, и управляющего. Барыня, говорят, иной раз кричит, сама его жидом обзывает, грозится выгнать, да потом снова все дела он же ведёт. Лейба по дороге наставил шинков, в них копеечка к копеечке складываются в рублики, и выходят немалые деньжищи, так что и нет для него смысла хозяйку имения разорять.

– Значит, спаивает холопов? – не желал верить в отсутствие злокознённости в управляющем Брюховецкий.

– Пожалуй, спайваёт, – согласился солдат и, помявшись, с недоброй ухмылкой прибавил. – Говорят, холоп один сам начал горилку гнать, так жид его чуть не до смерти забил. Он один горилкой торгует, другим не позволено. …У мужиков тут, Ваше благородие, присловье есть: «Жид, лях да собака – вiра однака»

– Вiра однака? – переспросил Колбяков и с восхищением покрутил головой. – Ха! Умеет же народ краткое изречение столь ёмким сделать!

– При чём тут лях? – проворчал ротмистр. – Кто б ни владел мужиками: поляк иль русский дворянин, они всегда и везде недовольны.