Елена Гостева - Стрекозка Горгона

– Ты ж на неё проклятье наложила, так сними, а? Мы понимаем, что она сама виновата, не надо было тётю Настю оскорблять. Так уже поплатилась. Выкидыш случился, а больше не делай ничего, пусть она поправится, ладно?

– Какое проклятье? – возмутилась Таня. – Вот ещё! Не накладывала я ничего на Жужу, если что и получилось, то само собой, я даже не знаю, как…

Бабушка поддержала:

– Так оно и есть. Не могла Таня проклятье наложить, никто её этому не учил. А если от оскорбления, в гневе и сумела что сделать, так и сама не знает – не ведает, как это вышло, и что вышло. Была обида сильная нанесена, вот и ответ сильный…

А Тане посоветовала:

– Ты поезжай-ка в табор-то, милая, поезжай. Пожалей несчастную, прости. Да и сама прощенья у ней попроси – тоже ведь виновата. Если нечаянно в гневе получилось худое сделать, так теперь, ежели пожалеешь, может, получится и вылечить.

Лоло обрадовало такое решение, но Прасковья Евдокимовна охладила его пыл:

– Погоди от радости-то прыгать. И другим цыганам передай, чтобы на чудо-то не шибко надеялись. Была бы наша знахарка большой да разумной, было бы просто в обратную сторону дело повернуть. А коль она и сама не знает, чего наворотила, то сумеет ли угадать, что делать теперь, неведомо. Пусть Господу Богу молятся усерднее.

И Таня поехала. Мальчишки, как всегда, сопровождали. На этот раз было не до веселья. Таня вспоминала всё, что слышала о женских немочах. В принципе-то, выкидыш при малом сроке не столь и опасен, у многих женщин бывает, и ничего. Опытные цыганки и сами знают, что делать, и гораздо лучше её. И зачем там нужна Таня? Однако, войдя в палатку, где полулежала бледная Жужа, поняла, что всё обстоит хуже, чем она предполагала. Недаром здесь сидели встревоженные женщины, среди них Дуня – мать Лоло, и Стеша – мать Баро.

– Позлорадствовать приехала? – спросила больная.

– Не ругайся, Жужа. – торопливо заговорила Стеша. – Таня, милая, сними ты с неё проклятье, не дай умереть. Прости её.

– Простила уже. И ты меня, Жужа, прости. Прости, пожалуйста, погорячились мы с тобой обе. Только знай – никакого проклятья от меня не было, это ты своё собственное проклятье проглотила – то, что на меня направляла…

– Что ж прощенья-то просишь, как перед смертью моей? Не умру я, рано радуешься. – Жужа была слаба, держалась лишь благодаря своему несокрушимому упрямству.

А в палатке пахло кровохлебкой. Запах был еле заметен, но Таня почуяла его (не раз ведь порезы разные у мальчишек заживляла) и ужаснулась: неужель эта гордячка всё еще надеется беременность сохранить? Неужель не понимает, что это-то и убить её может?

– Кто настой кровохлебки делал? – спросила у женщин.

Стеша удивилась, ответила испуганно:

– Зачем кровохлебку? Я совсем другое варила.

Таня вгляделась в Жужу и поняла. Пожилые цыганки дают ей то питьё, что аборты вызывает, чтобы очистилась быстрее, а она его мимо выливает, по-прежнему пьет своё, останавливающее маточные кровотечения.

– Говоришь, что не умрёшь, а, кажется мне: сама себя ведёшь к этому. Дай-ка посмотрю.

Жужа презрительно скривила губы, но сопротивляться не могла, и Таня прощупала её живот: никакой жизни там, где был плод, уже не было. Наоборот, там было что-то лишнее, жутко грязное, пальцам было противно, неприятно, как будто в разлагающуюся мертвечину уткнулись.

– Жужа, зачем же ты упрямишься, ведь только хуже себе делаешь. Погиб твой ребёнок, и если ты по-прежнему своё зелье будешь пить, то мертвый плод к тебе накрепко прилепится, будет гнить, а следом и ты сама изнутри загниёшь. – Таня старалась говорить как можно убедительнее, но при этом доброжелательно. Она уже простила Жуже вчерашнее высокомерие, было очень жаль черноокую красавицу, непреклонный характер которой даже вызывал некое восхищение.

– Неправда! – хриплым шёпотом, но всё ещё яростно заспорила Жужа. – Я чувствую, что он жив! И рожу, не смотря ни на какие твои слова.

– Жужа, миленькая, красавица наша. – Стала уговаривать её Дуня. – Таня девочка добрая, и она насквозь видит. Ты уж поверь, мне-то ведь она племянницей приходится, я давно её знаю. Если Таня определила, что ребеночек умер, значит, так и есть.

– Добрая?!. Не похоже никак! – зло прошипела та в ответ.

– Ты еще родишь, Жужа. Будет у тебя ребенок, и не один, будут и мальчики, и девочки. – Уверенно пообещала Таня. – Только не в этот раз. Ну что ты, как маленькая?

– Будут, говоришь? И не один? – презрительно, но уже с проблесками надежды переспросила упрямица.

– Да, и не один! – Уже почти закричала девочка. – Но только если ты сейчас одумаешься и перестанешь глупости делать!

И Жужа, похоже, сдалась, вздохнула судорожно и тихонько заплакала – Таня всё же была сильнее.

– Заново приготовьте снадобьё. – Попросила Таня, и Стеша поднялась, вышла из палатки.

– Дуня, помогите: поудобнее уложить её надо. – Вместе с другими цыганками они передвинули Жужу, чтобы та, наконец, легла, а не сидела.

Затем Таня попросила: «Подержите её!» Сама она положила руки на живот больной, стала легонько растирать его, вращая пальцами, сосредоточилась на своих ощущениях.

– Ой, горячо! – застонала та. – Не дави так сильно!

– Не бойся, всё хорошо будет. – Успокоительно увещевала больную пожилая цыганка, а сама прижимала её к постели, чтобы та не дергалась. – Хорошо, что горячо! Так и надо. Потерпи немного, всё хорошо будет, всё хорошо…

Минут через пять Жужа заворочалась, застонала снова:

– Ой, схватило как! Больно!.. Ой, потекло сильно…

И снова Дуня успокаивала:

– Так и должно быть, потерпи!

Кажется, Таня сделала то, что требовалось. Убрала руки, поднялась:

– Вот и ладно. Пойду я. Выздоравливай, красавица. Слушай, что тебе взрослые советуют, так всё хорошо будет.

Мальчики ждали, сидя у костра возле мрачных, попыхивающих трубками мужчин. На неё, маленькую хрупкую девочку в светлом платьице и легком синем спенсере, смотрели исподлобья, ожидая новостей.

– Можете быть спокойны. Жужа поболеет ещё немного, и встанет.

– Немного поболеет и снова будет здоровой, хочешь сказать? – уточнил дядя Кхамоло. Наверное, только Баро волновался и желал выздоровления Жужи больше, чем он. Скандал возник из-за Насти, и дядя чувствовал себя виноватым.

– Да, дядя, так и есть, Дуня вам после расскажет.

Тане предложили поесть вместе с ними. Протянули кусок мяса, хлеб. «Интересно, у кого они барана спёрли?» – принимая угощение, подумала девочка. Взяла жирный кусок осторожно, не хотелось, чтобы капли жира на платье попали. Но разве убережёшься, сидя перед костром на коленях? Салфеток в таборе отродясь не водилось, руки вытирали либо о штаны, либо общим для всех полотенцем, Тане не предложили даже захудалой тряпицы, чтобы постелить на подол. Стало быть, платье будет заляпано бесповоротно. Однако отказываться нельзя: не каждому цыгане предлагают разделить с ними трапезу – это, по их понятиям, великая честь, а если откажешься, то сочтут, что ты их оскорбить хочешь.