Елена Гостева - Стрекозка Горгона

Через пару дней Таню позвала Пелагея – конечно, чтоб отчитать. Таня признавала: есть за что, но фыркнула, мол, могла бы цыганка и сама в гости зайти, заодно бы и с бабушкой пообщалась. Но… неожиданно осознала, что как раз при бабушке Пелагея и не желает разговор вести. Вдруг разом открылось ей, что неспроста тётушка, тогда еще шестнадцатилетняя девочка, в таборе оказалась: не потеряла она память, как всем рассказывали, а это Пелагея, ведьма старая, постаралась. С какой-то непонятной целью уважаемая всеми цыганка заманила девушку в табор, и теперь тёте жизни нет ни там, ни тут. Сил у свою испытывала, что ли? Хотя… Пелагея всегда только мудрые и добрые советы давала, уж что-то, а обмануть Таню даже она бы не смогла – девочка всегда чувствовала, если кто-то ведёт себя неискренне. Может быть, только мерещится ей? В смутном расположении духа поехала Таня в табор.

Пелагея, седая цыганка, сидела в отдалении от всех, на берегу, задумчивая, пасмурная. Осмотрела присевшую рядом с ней Таню пристально, строго спросила:

– Ну что? Довольна, иль вину свою признаёшь? – Девочка сокрушённо вздохнула, виновато опустила глаза. – Сколько я тебе говорила: держи себя в руках. Научись пыл свой охлаждать, а то тебе ж хуже будет. Неужто по-доброму нельзя было разойтись?

– Не получилось… – буркнула Таня виновато.

– Не получилось? Могла бы и не затевать скандал-то по пустякам! Ничего бы с Настей не случилось.

– Ничего?! – возмутилась девочка. – Её УЖЕ унизили, а Вы говорите – ничего?! И если ей самой среди цыган нельзя слова молвить, то я не могла не вмешаться!

– Чего несёшь-то, а? Кто у нас Насте что запрещает? – укоризненно покачала головой цыганка. – Жужа раскапризничалась, так и то лишь потому, что беременная. Была… И её бы урезонили со временем… Ну, да ладно, что случилось, то случилось. Это и для Жужи, и для тебя хорошим уроком стать должно. Вишь, что бывает, если норов свой не укротишь.

– Я бы на Жужу нападать не стала, если б она тётю не оскорбила. – Негромко, но упрямо произнесла Таня. – Нельзя, чтобы тётю здесь унижали. Вы-то отчего её не ограждаете от насмешек? Ведь лучше меня знаете, что не по своей воле она среди цыган оказалась. Поступили с ней несправедливо, так хоть позволили бы ей жить спокойно.

– О чём это ты?! – недовольно спросила Пелагея.

– О том, что тётя по Вашей милости памяти лишилась, и Вы потом её увезли. – Угрюмо проговорила Таня: в данную минуту она уже была уверена, что не ошиблась.

– Ах, вон о чём! – грозно кивнула Пелагея. – Догадалась, иль само открылось?

– Открылось! – с вызовом бросила ей девочка. – Не понимаю только, ради чего?

Пелагея помолчала, внимательно разглядывая свою худенькую светлокожую ученицу – без злобы, без досады.

– Так, получается, что ради тебя. Не была б ты племянницей Кхамоло, как бы я с тобой познакомилась? Кто бы тебя уму-разуму учил? Бабка твоя немало знает, да с тобой, экой прыткой, ей не совладать.

– Не может быть! – ужаснулась Таня. – Лжёте Вы!

– Лгу. – Спокойно согласилась колдунья. – Тебя тогда ещё и в помине не было, и не знала я, что ты появишься. Однако, когда Настя, совсем молоденькая, с глазищами нараспашку, подошла ко мне погадать, я и увидела, что судьба её – с нами быть, что она за цыгана должна выйти. Вот и подтолкнула немножко. Не поломала я её судьбу, а, наоборот, сбыться помогла.

– Всё равно это подло! Это обман! – Почти уже закричала Таня, потом опустила голову, всхлипнула. Как тут удержаться от слёз, если сколько всего обрушивается на её голову, как осмыслить? И как примириться с сей вопиющей несправедливостью!?

– А кто без обмана живет? Дворяне, что ль, не лгут? – презрительно махнула рукой Пелагея, сплюнула на траву. – Ещё как лгут, поверь уж мне, старой! И подличают, и изворачиваются. Только что вид благопристойный при этом держат. А что лучше-то? Мы обманываем, так об этом весь свет знает, повсюду мошенниками да ворами кличут. А дворяне подлостей больше нашего делают, и обвинить их нельзя. И против закона идут, и денежки воруют. Твоя родня не такова, знаю, а за других не отвечай – мало еще людей-то изучила. Вот сравни хотя бы. Если б ты не с Жужей, а с дворянкой какой скандалила, чем бы это закончилось? Назавтра весь уезд бы тебе косточки перемывал, детей бы тобой стращать начали. А то и потребовали б, чтобы тебя в монастырской келье заперли. Ну а цыгане поговорили промеж собой да и простили, и никто, кроме нас, об этом не узнает. Понимают, что мала ты пока, не за все поступки отчет держать можешь.

– Всё равно, что б Вы ни говорили, тётя по Вашей вине несчастной стала, и этому нет оправдания.

– Несчастной, думаешь? А, по-моему – счастливой. Знаешь ли ты, как её щечки румянились, как глазоньки сверкали, когда Кхамоло за ней ухаживать начал? Душа радовалась, на них глядючи. И с какой радостью она потом с Кало возилась, как они с мужем первенцем своим непоседливым любовались – уж сколько счастья в них было, не передать! Сияли оба. Лишь когда память к ней вернулась, плакать начала.

– А как иначе? Заплачешь после всего этого! И не верю я, что по-настоящему счастлива была тётя, пока в беспамятстве жила. Конечно, радовалась мужу и сыну, но о себе не помнить ничего – это ведь ужасно!

– Думаешь? А многие бы не отказались забыть свою жизнь, желали бы такое испытать. – Насмешливо сказала Пелагея и продолжила. – А и сейчас несчастливой называть Настю ни к чему. Я ведь помню подружку ейную – Дарьюшку. Муж картежник всё приданое спустил, бил нещадно. В прошлом годе, кажись, вовсе сбежал невесть куда. Вся и радость, что муж – дворянин. Счастливей она Насти, что ли? А ведь подумай: Насте-то хоть ни перед кем вид делать не надо, что всё хорошо. Радость пришла, так, слава Богу, радуйся, печаль – так поплачь, хоть и на виду у всех, никто не осудит. А Дарье, что бы муженёк ни вытворял, ещё и о том забота: как перед светом-то форс держать, благоверного выгораживать, потому как все знают, кто он таков, а жене не простят, если она открыто признается в беде своей. И поплакаться-то может только девкам дворовым, коих он ещё проиграть не успел.

Таня поняла, что слишком уж по-разному они на жизнь смотрят. Вон как Пелагея считает: если есть у женщины муж заботливый, дети, не болеет никто, все сыты, и есть во что одеться, так и всё – ничего более не надобно для счастья! А то, что от тёти, дворянки, общество отвернулось, что бабушка и дедушка страдают из-за этого, Пелагею нимало не заботит.

– Хотите сказать, что все дворяне – картежники, и что все жены их несчастны? – с обидой спросила Таня.

– Нет, конечно. Тут уж кому какая судьба выпадет. Ты счастлива с мужем будешь… Пока он будет рядом. – Помолчала цыганка, потом заохала. – Ой, все косточки с дороги болят, отдохнуть мне надо, а ты иди, иди, вон муж-то твой будущий дожидается. Приезжай завтра, будем разбирать, каким это образом ты проклятье сотворить сумела.