Николай Кареев - Историка. Теория исторического знания

Я не буду спорить, если мне кто-либо теперь скажет, что правильнее было бы начать теоретическое исследование данного вопроса не с определения прогресса, которое не может не быть субъективным, а с объективного изучения исторического процесса, отвлеченно взятого, как особой формы мировой эволюции, и изучения его без всякого отношения к нашим желаниям, стремлениям, идеалам, вообще к понятиям добра и зла. Но это не значить, что рядом с такою научною задачею не может существовать другая – задача оценки действительного хода истории с точки зрения добра и зла.

Придавая книге о сущности исторического процесса и о роли личности в истории строго «объективистический» характер, я только резче разграничивал задачи объективного понимания и субъективной оценки, обособлял задачу строго научную от задачи чисто философской, отнюдь не отрицая права второй из них на самостоятельное существование.

В последнем десятилетии XIX века, «субъективная социология» (или «русская социологическая школа») подверглась резкому нападению со стороны экономического материализма, который до сих пор продолжает оказывать влияние на историологическую мысль. Во время полемики, вызванной выступлением экономических материалистов против «субъективной социологии», полемики, сильно осложнявшейся разногласием политических программ марксистов и народников, почти совершенно незамеченного осталась у нас происходившая в Германии полемика индивидуалистического и коллективистического направлений («старого» и «нового») в историографии, впрочем, и не дававшая ничего нового для нас, русских, которые уже раньше много об этом и думали, и говорили. Наши споры по вопросам историологии касались не только вопроса об идеологическом или экономическом понимании движущей силы в историческом процессе, но и о роли в нём человеческой личности с её внутренними переживаниями и внешними, действенными проявлениями. Tе нападения, которые экономическими материалистами были сделаны на «субъективную социологию», менее всего касались вопросов, специально занимавших меня в «Сущности исторического процесса», ибо в этой книге главное – вопрос не о том, идеология ли или экономика двигают историческую жизнь вперед и вообще вызывают в ней существенные перемены, а о пассивности или активности человека в историческом процессе и о механизме человеческих взаимодействий, вопрос, прибавлю, остающийся для меня одним и тем же, на какую бы из двух точек зрения (и из других ещё возможных) я ни стал.

С экономическим материализмом я поступил так же, как поступал и с другими историологическими теориями.

Отказавшись от всякой личной полемики, подобной той, какую вел в восьмидесятых годах, защищая свои «Основные вопросы», я подверг это ученее принципиальной критики в целом ряде статей и в книге «Старые и новые этюды об экономическом материализме», дабы потом во «Введении в изучение социологии» ввести это учение в круг других направлений социологии для сопоставления и сравнения его с ними в интересах будущего социологического синтеза. Экономический материализм не создал, по-моему мнению, цельной и всеобъемлющей теории исторического процесса, но он, несомненно, обогатил её тою частью своего содержания, против которой беспристрастная критика возразить ничего не может. С точки зрения экономического материализма в историческом процессе объясняется многое, даже очень многое, но далеко не всё: ошибка его последователей – та, что они настаивают на необходимости выводить все из одного начала, объясняющего только нечто, хотя бы это нечто и было очень важным. Во всяком случае, экономически материализм дал не мало ценных элементов для историологического синтеза: и односторонние теории при надлежащем пользовании ими заключают в себе много важного для понимания сущности исторического процесса.

Для того, чтобы это понимание было научным, его нужно вообще отделять от всего, в чем замешаны наши вкусы, интересы, идеалы. «Субъективная социология» была тесно связана с «народническим» социализмом, представлявшим собою чисто практическую программу, которая сама вовсе не вытекала из понимания Лавровым или Михайловским того, как совершается всякая история. В своих «Старых и новых этюдах» я старался доказать, что и экономический материализм представляющий собою официальную историологию социал-демократии, вовсе не так от неё логически неотделим, чтобы нельзя было представить себе социал-демократа, который не был бы экономическим материалистом, или экономического материалиста, который не был бы социал-демократом. Пример последнего сочетания уже был тогда в лице известного Ахилла Лориа, а вскоре после выхода в свет моих «этюдов» Эдуард Бернштейн своим выступлением в «Предпосылках социализма» фактически доказал и возможность существования социал-демократа, не верящего в догмат экономического материализма.

Теория исторического процесса, как и всякая другая научная теория, должна быть теорией самодовлеющей, отнюдь не обоснованием или оправданием какого бы то ни было политического направления – ни реакции, ни консерватизма, ни либерализма, ни радикализма, ни социализма, ни коммунизма, ни анархизма: это все направления к тому или другому стремящейся воли, тому или другому симпатизирующего чувства, а не познающей, добивающейся понимания мысли. Теория исторического процесса должна основываться исключительно на логическом и фактическом фундаментах без малейшей примеси чего-либо, что имеет свой корень в общественной партийности. Она должна показать, как вообще совершается история, и показать с такою убедительностью, чтобы это было одинаково понятно и доказательно для людей, которые в других отношениях разделяются на самые непримиримые лагери. И самый завзятый ретроград, и наиболее ярый революционер одинаково должны признавать, наприм., что дважды два четыре, что площадь треугольника равна половине произведения от помножения основания на высоту, что тела притягиваются прямо пропорционально массам и обратно пропорционально квадратам расстояний между ними, что вода состоит из водорода и кислорода и т. п., почему же они должны думать различно о том, как совершается история, сколько бы ни было разногласий между ними в понимании своих и чужих прав или того, чем должно быть человеческое общество? Разумеется, до такой теории истории далеко, но это все-таки идеал, к которому нужно стремиться. Лучшее средство в деле приближения к подобной цели, это – постоянно различать категории данного в опыте (сущего) и желательного (должного), и потому отделять теоретическое понимание происходящего в действительности от практических требований, предъявляемых нами к будущему, иными словами, не связывать этого понимание со своими общественными стремлениями, тем более что должное не вытекает логически из данного в опыте.