Андрей Расторгуев - Предел прочности

– …Не армянское это название – Карабаг. Татары так прозвали. Означает «Чёрный сад», слушай. Какой же он чёрный? Ты летом его видел, да? Всегда Хамсой или Арцахом звался. Хамса – это пять. Союз пяти меликов. Братство хамсы. – Джораев помолчал, нервно дёргая повод лошади. Потом с грустью в голосе произнёс: – Было братство… пока иноплеменники не явились. Они уже везде хозяйничали. Один Карабаг нетронутым оставался, как остров посреди бушующего моря. – Он вздохнул, будто сам жил в те далёкие времена и всё испытал на собственной шкуре. – Был такой мелик Шахназар, владетель Варанды. Разругался он с остальными меликами. Воевать начал с соседями, слушай. Понимал, да, что не справится один. Татар-кочевников призвал. А вожаком у них в ту пору был Панах-хан. Хитрая гадюка. Перессорил всех меликов между собой, да. Кому-то в доверие втёрся, кого убил, кого вообще из вилайета выжил. Словом, захватил власть. Ханом всего Карабага себя сделал. Мелик Шахназар ему свою крепость отдал – замок Шуши-кала. Панах-хан его ещё сильнее укрепил. А со временем и столицу туда перенёс, когда со всеми меликами расправился. Персияне сколько ни пытались, не могли этот замок взять, слушай. Один раз только и вышло, уже при сыне Панах-хана, Ибрагиме. И то после того, как тот сбежал, да. Татары сами ему ворота открыли. Теперь это город Шуша. Такая вот история, слушай…

Дорога постепенно сужалась, превращаясь в тропу, петляющую по дну распадка. Его пологие склоны поднимались всё выше. Вскоре наверху, слева и справа, возникли две пузатые, круглобокие башни. От них навстречу друг другу сбегали вниз длинные, прямые стены, повторяющие рельеф местности. Сходились на самом дне, образовав над узким проходом глубокую стрельчатую арку.

– Главные городские ворота, – многозначительно, со знанием дела произнёс Джораев. – Ганжа-гапысы называются. Ганжинские то есть. Это северные, да. А ещё есть восточные, Агоглан-гапысы. На западе Эривань-гапысы. О них можно услышать и как о Халифали-гапысы, но это из-за деревни, через которую дорога на Эривань идёт. Есть и четвёртые, только я о них ничего не знаю. Восточные и западные ворота лишь для верховых и вьюков, а здесь и повозки могут ездить.

Их окликнули со стены, спросив кто такие. Створки заперты. Осторожничают. Не мудрено. Пятьдесят вооружённых казаков хоть и не великое по местным меркам, но всё же войско.

Никий ответил по-татарски, несколько раз повторив хорошо понятное всем в отряде слово «урус». Лисаневич разобрал немногим больше. Всё же поднаторел в языке за время службы на Кавказе. Правда, бегло, как Джораев, говорить не мог.

Пока Никий «обменивался любезностями» со стражей, Лисаневич оглядел арку, обрамлённую мозаичной кладкой из красиво чередующихся тёмных и светлых камней, крепкие стены в десять аршин высотой, башни в отдалении… М-да, любо-дорого здесь оборону держать. Удобных подступов практически нет. Единственная дорога слишком крута и заужена. Больше походит на коварную ловушку. Достаточно поставить два орудия, чтобы на корню пресечь любые попытки приблизиться к воротам. Пушечный огонь отобьёт всю охоту к штурму, нанеся непоправимый урон.

Полностью блокировать небольшую крепость не получится. Участок нагорного плато, на котором она стоит, окружён отвесными скалами, густым лесом и глубокими оврагами. Осаждающим ни за что там не пройти. Зато гарнизон может легко получать продовольствие извне. Лишь здесь, на севере, где можно подняться в гору, есть крепостная стена. Высокая, надёжная, с идеально ровными пролётами и далеко выступающими сторожевыми башнями, позволяющими вести губительный фланкирующий огонь.

Идеальное место для размещения войск. И климат куда мягче, нежели в Елизаветполе.

Наконец, ворота распахнулись. В крепостном дворе русских встретили несколько бородачей, с головы до ног обвешанных разномастным оружием. Один из воинов держал под уздцы вороного жеребца, настоящего красавца. Лисаневич невольно залюбовался конём. Тот ни секунды не стоял на месте. Нетерпеливо топал, играя рельефными мускулами, всхрапывая, обмахиваясь хвостом и вздёргивая головой. Ему явно не терпелось пуститься вскачь. Но хозяин, солидный горец лет сорока в лохматой папахе, такой же чёрной, как и его густая бородища, держал крепко. Ещё и бормотал что-то успокаивающе, поглаживая жеребца промеж раздувающихся ноздрей.

Когда Лисаневич приблизился, в него упёрлись две пары внимательных глаз – человека и животного. До странности одинаковые взгляды.

Владелец вороного бросил несколько скупых слов, отдавая распоряжения:

– Ваши нукеры останутся здесь. Можете взять не больше десятка. Я провожу вас к хану.

Сразу видно кто здесь главный.

– Хорошо, Мухаммед-ага, – ответил Джораев.

– Что за Мухаммед? Ты его знаешь? – Майор кивнул на всадника, лихо запрыгнувшего в седло.

– Да. Это Мухаммед-Кули, старший сын Ибрагим-хана.

– Сам наследный принц? Надо же. Ну, раз нам оказана такая честь, то конвой, думаю, не потребуется. Поедем вдвоём.

– Как скажешь, майор-джан.

Мухаммед сопроводил «урусов» до самого дворца, который напоминал маленькую крепость со стенами и башенками. Вместе с приехавшими вошёл во внутренние покои. Перед залом, где в окружении беков сидел Ибрагим-хан, попросил подождать.

Вернулся он быстро. Не закрывая дверь, пригласил следовать за ним.

Отец Мухаммеда, разменявший восьмой десяток, но ещё довольно крепкий старик, полулежал на подушках в большом кресле с резной спинкой и подлокотниками. Широкая борода, некогда чёрная, а ныне вся в седых пробегах, полностью закрывала грудь. Унизанные перстнями пальцы вяло теребили костяные чётки.

Слева и справа вдоль стен тянулись покрытые коврами возвышения, больше похожие на длинные приступки. На них, поджав ноги, сидело порядка пятнадцати богато разодетых вельмож. Перед каждым на полу остроносые башмаки. Все с интересом поглядывали на вошедших.

После того, как Лисаневича представили, он произнёс давно заученную речь, повторенную по-татарски Джораевым, и вручил Ибрагим-хану письмо Цицианова с проектом трактата о вступлении в русское подданство.

Неторопливо, даже нехотя, будто ему поднесли прошение какого-нибудь простолюдина, карабагский правитель прочитал оба письма, составленных, надо полагать, на его родном языке. Передав бумаги сыну, пронзил майора колючим взглядом из-под густых, сросшихся на переносице бровей. Начал говорить, словно плёткой щёлкал – резко, делая короткие паузы после каждой фразы. Наверное, чтобы дать время Джораеву перевести.

– Я услышал вас, русские посланники. Теперь мы будем совещаться. Для этого я и собрал почтенный Диван. Прошу на время нас покинуть… Мухаммед, отведи гостей.