Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Степан

– Да брось ты каркать, Степан! Еще точно болезнь какую накличешь, – перебил его Казик, сидевший на скамейке в одних трусах и сапогах, скрестив руки и дрожа от холода, – простудилась мать. Вот и всех делов.

– А что же ты пани Ковальской пиджак свой не отдал? – язвительно спросил я Степана.

– Так меня же отдельно держали! – обиженно возмутился он, – неужели ты думаешь, я для Доминики пиджак пожалел бы!

– А с чего вас вообще в гестапо забрали? – задал я давно мучавший меня вопрос.

– А вот это, Коля, отдельный и очень важный вопрос, – оглянувшись по сторонам, ответил Степан, – и тебя он тоже касается. Причем напрямую. Да и друзей твоих тоже. Ты им, наверное, про немца ряженного все начисто уже выболтал? Так?

– Ну, рассказал. Правду рассказал.

– А вот не надо было, – неодобрительно покачал головой Степан и, щелкнув языком, добавил, – правда эта никому не нужна! Ни немцам, ни украинской администрации! А простым людям и подавно знать ее не надо. Головой за нее поплатиться можно. Вот это мне в гестапо все сегодняшнее утро убедительно объясняли. После бессонной ночи в одиночной камере. Под крики людей из пыточной. А Казика с матерью в завшивленный подвал бросили, чтоб я посговорчивей был.

– Подожди, а как немцы вообще о тебе узнали? – удивился я.

– Сам виноват. Так же, как и ты, правду искать пошел. На следующий день после убийства к нашему руководству заявился и все им выложил. Так, мол, и так. Надо бы немецкого солдата, который нападавшего застрелил, допросить, как следует. Неспроста он там был. Это хорошо ума у меня хватило не сказать, что мне наверняка известно, что никакой он не солдат. Иначе пришлось бы объяснять, откуда я это знаю. А тебя впутывать я не хотел. Думаю, немца допросят – может, он сам все и расскажет. Меня похвалили, поблагодарили за бдительность, а на следующий день гестаповцы меня тепленьким прямо из постели и вытащили. Заодно и Казика с матерью забрали.

– Хорошее у вас руководство, Степан, – язвительно заметил я, – своих же в гестапо сдает.

– Эх, какое теперь руководство, – с явным сожалением махнул рукой Степан, – Сциборского больше нет, и все теперь за его место грызутся. Без немцев шагу боятся сделать, все в рот им глядят. Что они им велят, то и делают. Вот такая вот интеграция.

– Так значит все теперь, – спросил я, – бандеровцев виноватыми назначат?

– Выходит, что так, – кивнул Степан, – а тебе что их жалко?

– Нет, конечно! По мне, так пусть немцы их всех передавят! Я только песенку спою.

– Вот так же и я гестаповскому шефу ответил, – подхватил Степан, подбрасывая хворост в огонь.

– А он что?

– А он морду скривил, будто бы мне наисердечнейше сочувствует и говорит. Я Вас, Герр Янковец, прекрасно понимаю. Люди Бандеры на Волыни столько польских сел вместе с людьми самовольно пожгли, что безнаказанным оставаться это более не может. А ведь нам, говорит, известно, что Ваша фрау полячка. Вы ведь хотите ее защитить?

– А ты что?

– А что я? – надув губы, отчего усы его зашевелились, буркнул Степан, – конечно, говорю, хочу. Только вот никакая она не полячка! Украинка она, ополяченная!

– Это правда? – повернувшись к Казику, спросил я его.

– Нет, конечно! – возмутился он и, удивленно уставившись на Степана, выкрикнул, – мы поляки! С чего это ты нас вдруг в украинцы записал?

– Ты гордыню свою польскую поумерь пока, – наставительно сказал Степан, – и меня послушай. Я как-то пана Сциборского спросил. Вот Вы, говорю, в листовках пишете, что в Украине одни украинцы жить будут. А как же русские и поляки? Куда им деваться? И вообще, люди говорят, что Вы сами из польской семьи будете. Или может это враги на вас наговаривают? А он на меня так хитро посмотрел и отвечает: «А нет в Украине никаких русских и поляков!». Когда здесь сто пятьдесят лет назад Польша была, многих простых украинцев польские паны насильно в католицкую веру перекрестили. И по-украински разговаривать строго воспрещали. Только по-польски. Вот многие за это время и ополячились. Но на самом деле по крови они самые, что ни на есть настоящие украинцы. И с русскими такая же история. Украинцы это, только обрусевшие.

– Это же неправда! – засмеялся Генка, вопросительно взглянув на Казика.

– Самая настоящая брехня! – возмущенно выпалил он, – я поляк! И по крови, и по вере!

– Сам полагаю, что брехня, – согласился Степан, – но брехня нужная и сейчас очень уж полезная. Ты, Казик, в душе, хоть чертом будь, но на бумажке изволь украинцем записаться. А то кто знает, что дальше будет. Вчера объявили, рейхскомиссаром Украины с первого сентября Эрих Кох назначен. А он поляков больше, чем евреев ненавидит. Так что думайте, куда ветер дует. Как бы он после евреев за поляков не взялся. Пан Сциборский человек умный был и проницательный. Не зря он это мне сказал. Я его тогда не понял. Но сейчас, когда бандеровцы поляков резать начали, его слова мне стали совершеннейшим образом понятны.

– И чем это поможет? – спросил молчавший до сих пор Женька.

– Вот! А это уже правильный вопрос, – взбодрился Степан, увидев, что сумел нас заинтересовать, – помощь мне ваша нужна будет. Сейчас расскажу все по порядку.

Степан еще раз перемешал одежду в кипящей выварке, подкурил папироску и уселся на лавочку рядом с нами.

– В общем, гестаповский шеф сказал, что он рад сложившемуся между нами взаимопониманию и поэтому, по рекомендации украинской администрации, решено доверить мне важное поручение. Немцы решили перепись населения провести и паспорта новые всем выдать. Аусвайсы. Для этой цели в управе создается отдел народонаселения и паспортизации, начальником которого, как вы понимаете, предложено быть мне. Вот такой вот неожиданный поворот приключился, – озадаченно почесал затылок Степан, – я-то думал все. Не выйду уже из гестапо. А меня тут вдруг в гражданские гауптинспекторы назначают.

– Кто же тебя туда порекомендовал? – поинтересовался я.

– Понятия не имею. Похоже, они меня просто из криминальной полиции убрать хотели, чтобы нос свой не совал, куда не надо и про расследование убийства больше не вспоминал. А Казика с матерью забрали, чтобы мне понятнее стало – гестапо не отказывают. Это переводчик от себя уже добавил, когда переводил. Кнут и пряник.

– И ты согласился?

– А почему нет? – ответил Степан, – ничего плохого от этого никому не будет. А может, еще и людям поможем. Или даже спасем.

– Поляков украинцами записать хотите? – догадался Женька, – так они могут и не захотеть.

– Вот тут-то мне и понадобится ваша помощь, хлопцы, – многозначительно повел бровью Степан, – насильно, конечно, никто никого другой национальностью записывать не будет. Но у людей такое желание само возникнуть должно.