Александр Альшевский - На заре самурайской вольницы

Глава дома Хэйкэ для многих оставался загадкой. Он добился немалого в попытках сблизиться с придворными аристократами и членами императорской семьи. Некоторые из них до сих пор не могла поверить, что это тот самый паренек по имени Такахэйда, который в гэта на высоких подставках частенько навещал верхом на черной, как тушь, лошади усадьбу процветающего Фудзивара Иэнари в надежде найти покровительство у двоюродного брата своей мачехи. Но тогда хозяин усадьбы и смотреть не хотел в его сторону. Для своей дочери он подбирал мужа поприличнее. Это сейчас Иэнари вертится вокруг когда-то Такахэйды, почитая за честь выдать дочь за его старшего сына, Сигэмори. Теперь уже аристократы искали дружбы Киёмори.

Тот же в свою очередь ловко использовал эту дружбу для усиления позиции своего дома и, следовательно, ослабления главного конкурента – дома Гэндзи. К тому же стремился Синдзэй, фаворит императора Госиракавы. Синдзэй, наверное, раньше других осознал опасность появления новой силы – самурайства. Пока оно млеет от милостей столичных небожителей и готово пресмыкаться перед ними ради получения хоть какого придворного ранга или захудалой должности чиновника в провинции побогаче. Но скоро, очень скоро эти толстолобые очухаются и своим хилым умишком дойдут все же до того, что все милости можно, оказывается, взять силой, грубой силой оружия. Конечно, они передерутся между собой, как голодные псы за мясную кость. Если они будут медлить с этим, их надо будет стравить. В этом не было никакого сомнения. Однако пока Синдзэй не знал, как обуздать эти орды, как сделать послушными воле императорского двора? Он знал лишь на кого надо ставить, чтобы игра оказалась беспроигрышной. Только на Хэйкэ, дом Тайра из Исэ! Вряд ли Киёмори забыл тот случай с воинствующими монахами из Энрякудзи. Когда они в очередной раз толпой спустились с горы с прямой жалобой императору и бросили священное дерево на центральной улице, Киёмори не сдержался и разогнал их стрелами, одна из которых угодила точь-в-точь в «святую святых». Что тут началось! Возмутились все. Если бы не заступничество Синдзэя, левый министр Ёринага по крайней мере сгноил Киёмори за подобное святотатство в какой-нибудь глуши.

Тайра Киёмори не забыл этого. Как не забыл и эпизод на охоте в те времена, когда «канцлер в рясе» Синдзэй был еще Фудзиварой Митинори из южного домы Фудзивара, известный тем, что его жена являлась кормилицей будущего императора Госиракавы. Стрела, пущенная Киёмори, вонзиласт в шею убегающей лисицы, которая то ли от боли, то ли от удара резко подпрыгивает вверх как раз перед лошадью Митинори, который, который, как выяснилось, гнался за той же лисицей. Лошадь от неожиданности встала на дыбы, Синдзэй не удержался в седле и плюхнулся на землю. Слуги помогли ему подняться и собрались подсадить на лошадь. «Постойте», промолвил Синдзэй, «кто это помешал мне?», и гневно уставился на Киёмори. Молча выслушав объяснение, Синдзэй без посторонней помощи взобрался на лошадь. Как подобает истинному аристократу, он попытался скрыть раздражение. Подведенные брови и ухоженные усики придавали некоторое изящество лицу Синдзэя. Однако в глубине его глаз стоял холод: «Так ты сын косоглазого из Исэ Хэйси?», с явной издевкой спросил он. С трудом сдерживая гнев, Киёмори выдавил из себя: «Да, я сын Тадамори, главы рода Хэйси из Исэ. Еще раз прошу извинить меня за бестактное поведение. Все произошло случайно, без какого-либо умысла, уверяю вас». Уже трогая поводья, Синдзэй повернулся к склонившему голову Киёмори и отчеканил: «Подумай, что станет со страной, если самурай перестанет уважать аристократа?».

Эти слова, а также высокомерие и презрительность, с которыми они были произнесены, надолго врезались в память Киёмори. Чувство унижения, испытанное тогда им, не покидало его все эти годы и постоянно бередило душу. Неужели я должен выполнять приказы этого человека, неужели мне мало полученного урока, не раз задавал эти вопросы самому себе Киёмори. Сомнения опустошали его, но подошло время выбора, может статься, самого важного в его жизни. И здесь нельзя ошибаться, ибо в ближайшие дни на кон будет поставлена не только его судьба, но и всего дома Хэйкэ. Колебания Киёмори не остались незамеченными и его мачехой, Икэнодзэнни, женщины острого ума и доброго сердца, к советам которой он все чаще стал прислушиваться.

Когда в небольшую молельню тихо, словно боясь нарушить ее уединения, вошел Киёмори, встал рядом с ней на колени и с шутливой улыбкой спросил: «Что на этот раз посоветует мне проницательная монахиня?», она моментально смекнула, с чем связан этот вопрос. Не отрывая глаз от фигурки Будды, со сложенными перед грудью руками она заговорила своим приятным голосом: «Послушайте, Киёмори-доно, женщину, желающую вам только добра. Высшим правителем страны является император. Именно в его руках находятся три священные регалии императорской власти, дарованные ему небом. Отец нации может повелевать подданными, лишь пользуясь авторитетом императора. Экс-император Сутоку – старший брат императора, но отнюдь не его отец, поэтому не имеет даже морального права заявлять претензии на престол вопреки воле императора Госиракавы. Сутоку и его окружение своими действиями нарушили незыблемые догматы добродетели и долга, и превратились в жалкое сборище мятежников. Вы должны выполнить долг чести и встать на защиту сына неба».

Резиденция императора в то время находилась в усадьбе Такамацудоно. Ее географическое расположение с учетом создавшейся обстановки выглядело крайне неудобным. К тому же усадьба не была рассчитана на наплыв огромного количества людей, поэтому по приглашению канцлера Тадамити император ночью переезжает в усадьбу Хигаси сандзёдоно. В паланкине рядом с ним лежали священные регалии. Фудзивара Тадамити имел полное право приглашать сюда столь именитого гостя, поскольку Госиракава особым указом восстановил главенство Тадамити в доме регентов и канцлеров. Вообще-то по давней традиции определение главы дома являлось внутренним делом Фудзивара, однако сейчас подобные церемонии выглядели неуместными.

В усадьбу начали стекаться сторонники императора – аристократы и самураи. Когда в заварившейся суматохе, среди паланкинов, карет и повозок кто-то заметил одного из сыновей Киёмори и доложил об этом Синдзэю, тот облегченно вздохнул и как-то сразу приосанился, словно гора упала с плеч. На его лице опять засияла снисходительная улыбка. Теперь он мог великодушно выслушивать запальчивые речи Минамото Ёситомо, призывающего к немедленной ночной атаке противника. Рвение Ёситомо представлялось вполне объяснимым. После разрыва с отцом ему не терпелось блеснуть перед императором, покровительство которого помогло бы ему утвердиться в качестве главы Кавати Гэндзи. А блеснуть было чем. Годы, проведенные в постоянных стычках в Канто, не прошли для него бестолку.