Александр Альшевский - На заре самурайской вольницы

Столь же великодушно Синдзэй мог наблюдать за пассивностью Киёмори, который все больше отмалчивался и выглядел каким-то опустошенным. Любой понимал, в чем тут дело. Киёмори принял нелегкое решение и наверняка ощущал что-то вроде угрызения совести. Его симпатия к Сутоку, нет, скорее даже к его сыну была известна всем, но политическая воля Киёмори оказалась сильнее человеческих чувств. Впрочем, Синдзэя это не раздражало, даже наоборот. На той стороне не будет самураев Хэйкэ и это самое главное, а победить он сможет и без них.

В усадьбе Сиракава вопреки ожиданиям под знамена экс-императора Сутоку собралось не так много самураев, под тысячу, не больше. Верховодил ими Минамото Тамэёси со своими сыновьями. Была здесь и горстка беспутных монахов Кофукудзи, совершенно случайно и совершенно по другому поводу оказавшихся в столице в сей час. Тамэёси не раз сожалел, что в свое время погорячился и уступил главенство в доме Ёситомо, старшему сыну. Ему казалось лишь на время, пока забудутся буйства Тамэтомо на Кюсю. Однако Ёситомо оказался молодцом. Время даром не терял и многие вассалы Гэндзи пошли за ним. И это бы ничего, но Ёситомо удалось сблизиться с ближайшим окружением императора-инока Тобы, которое не на шутку схлестнулось по земельному вопросу с домом регентов и канцлеров. С этим домом Тамэёси связывали многолетние вассальские отношения. Бывший глава этого дома Тададзанэ не раз выручал Тамэёси, а в июне 1143 г. тот вручил мёбу Ёринаге, став и формально его вассалом. С той поры и эта дощечка, на которой тушью выведено «Минамото Тамэёси» и сама его жизнь стали принадлежать Ёринаге. Именно вассальский долг привел Тамэёси в усадьбу Сиракава, а не то, и боги тому свидетели, его и силком туда не затащили.

Старый вояка, а ему было уже за шестьдесят, прекрасно понимал, вернее, предчувствовал, чем эта заваруха должна закончиться. Синдзэй готов на все, лишь бы урезать земельные владения северного дома Фудзивара – экономический фундамент военного могущества дома регентов и канцлеров. И без большой крови здесь не обойтись. Оставалось надеяться только на небеса да прибытие подкрепления из Кофукудзи. Воины-монахи вроде бы уже в пути, но счет пошел на часы или даже минуты. Можно попробовать напасть на усадьбу Хигаси сандзёдоно прямо нынешней ночью, не медля. Такого от них не ждали – мол, без монахов они не осмелятся. Подпалить там все, да и пострелять в темноте, когда все бросятся врассыпную. Но стоило Тамэтомо лишь заикнуться об этом, в общем-то обычном деле, как Ёринага вскипел и с нескрываемой брезгливостью осадил его порыв: «Не забывай, Тамэтомо, что это будет великое сражение за императорский престол. Мужланские методы вроде твоей ночной атаки, да еще с пожарищем хороши для деревни где-нибудь на Кюсю, а здесь, в столице, им не место. Не хватало еще, чтобы ты с бревном бросился на отважных самураев, защищающих самого императора. Пусть не по праву он занял престол, но это император. Помни об этом, Тамэтомо!».

Не поздно было еще уйти на восток вместе с экс-императором Сутоку и его сыном. И уже там попытать счастья, опираясь на поддержку местных самураев, но Ёринага упорно стоял на своем. В отличие от Тамэёси он то понимал, что отступление на восток, т.е. бегство экс-императора из столицы означало бы окончательное признание своей нелегитимности. Беглецы превращались в бунтовщиков и смутьянов, и любой смерд получал право насадить на деревянное копье голову Ёринаги. И многие еще раз убедятся в незыблемости предсказанного мудрецом: «жизнь человеческая – словно утренняя роса, словно шаг быка или барана, ведомого на бойню…».

Ночью одиннадцатого июля 1156 г. колонны воинов заполнили улицы, ведущие к дворцу Китадоно в Сиракаве на восточном берегу реки Камогава. Лошади, предчувствуя в предрассветных сумерках надвигающееся сражение, перестали ржать и фыркать. Столица мира и спокойствия, где сотни лет жизнь, хотя бы чисто внешне, протекала элегантно и размеренно, оказалась на пороге большого и кровавого потрясения. Сын пошел на отца, а брат на брата. Примерно в четыре утра над рядами самураев, подступивших к стенам дворца Китадоно, проносится команда Ёситомо: «Стреляйте! Победа будет за нами. И чтобы ни один из них не ускользнул». Нападавших ждало отчаянное сопротивление. Стрелы громадного лука Тамэтомо разили всех подряд. Любой панцирь был бессилен перед ними. В резиденцию императора Госиракавы поступали тревожные донесения: противник не уступает, и разворачиваются тяжелые бои. Временами казалось, что инициатива переходит к мятежникам и они вот-вот ринутся в ответную атаку. Так бы, наверное, и произошло, если бы Ёситомо не отдал приказ в нескольких местах поджечь дворец. Деревянные строения полыхнули багряно-красными языками огня и, разгоняемое ветром пламя принялось пожирать все вокруг. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Среди проигравших началась паника, и они бросились в разные стороны. К восьми утра все было кончено. Император Госиракава силой подтвердил право наследования престола императора-инока Тобы.

Когда ликования по поводу победы затихли, настала пора решать деликатный вопрос – что делать с заговорщиками? Среди них имелись и члены императорской семьи, и знатные аристократы, и влиятельные самураи. Правда, сначала их требовалось разыскать, поскольку ни одного сколько-нибудь значимого трупа обнаружить не удалось. Госиракава откровенно тяготился необходимостью выносить вердикт по делу о мятежниках. В нем уже пробуждался искусный политик, который скоропалительными приговорами, а главное, связанной с ними ответственностью, не хотел ограничивать свободу маневра в будущем. В том, что маневрировать придется очень скоро, он не сомневался.

Когда перед императором предстал для доклада Синдзэй, тол молча дал знак начинать. Перечень арестованных и разыскиваемых, вернее, их должности и придворные ранги, испортили настроение впечатлительного императора. С кислым выражением лица он промолвил: «Печальная сложилась ситуация, Синдзэй. Склоки и кровь. Как все это неприятно. К тому же совсем нет времени для имаё. Прошу тебя внимательно и серьезно разобраться и сделать все как положено. И не смей докучать разными пустяками. Я тебе полностью доверяю и уполномачиваю действовать от моего имени». Сказав это, император заметно повеселел – найден козел отпущения, который позволит сохранить лицо при любом развитии ситуации. Госиракава не сомневался, что этот козел умен и поступит именно так, как хочется его хозяину. Загадочно взглянув на Синдзэя, император проронил: «Помнишь, как там, у этого китайца… А, вспомнил, Бо Цзюйи. Смолкнет цитра, и ей на смену – вино. Уходит вино, а на смену – стихи. Три друга, сменяясь, приходят. И в их круговороте не замечаешь часов…».