Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Маша Бланк

Наконец-то спуск. Просто сбежать с него было невозможно, настолько он был крут и извилист. Бывали смельчаки, но обычно это заканчивалось для них поломанными руками или ногами, а то и разбитой головой. Присев на краю обрыва, упершись за спиной ладонями в землю, мы выставили ноги вперед и, быстро перебирая ими, помогая при этом себе руками, начали свой сорокаметровый спуск.

Мелкие камешки больно врезались в ладони, поднятая шарканьем ног по высохшей земле пыль, заполняла глаза, нос и, вызывая нервное подергивание, скрипела на зубах. А пропитавшаяся молоком сорочка накрепко прилипла к груди. Главное, не сорваться и не покатиться кувырком вниз. Главное не сорваться… Ещё десять метров… Ещё пять… Наконец-то мы внизу. Я оглянулся и посмотрел вверх. Никто нас больше не преследовал. Сняв обувь и вскочив на камни, выложенные поперек реки, перепрыгивая с одного на другой, мы добрались до другого берега, и оттуда, не останавливаясь, босыми пятками по мягкой мокрой траве, добежали до моста на Подол. Только там можно было остановиться и перевести дух.

Скинув уже задубевшую от молока сорочку и простирнув ее в реке, я лег на мягкую, влажную от росы траву, уставившись в утреннее, еще не жаркое небо. Генка, жуя соломинку, сидел рядом и о чем-то размышлял.

– Что у него с головой случилось? Откуда кровь? – повернувшись к Генке, спросил я.

– Ты ничего не видел? – удивился он.

– Нет. Я не мог открыть глаза. Молоком залило.

– Ну вот, – вздохнул Генка, – такую сцену пропустил! Видел бы ты его лицо, когда я ему по башке крынкой долбанул. Будто ему черствый пончик в одно место засунули.

– А, так это ты его…

– Ну да! А кто же еще? – Генка обиженно отвернулся и сплюнул на траву, – они тебя ногами топтали. Что мне оставалось делать? Убежать, что ли?

– Спасибо, Генка, – благодарно улыбнувшись, я слегка пожал его плечо.

«Хорошо, что у меня есть такой друг, как Генка. Есть, кому поддержать и заступиться. А у девушки из очереди такого друга наверняка нет. Муж, как сказала старая ведьма, на фронте и заступиться за нее некому».

Она не выходила у меня из головы. Я испытывал к ней неожиданно возникшее чувство солидарности. Сегодня и с ней, и со мной обошлись несправедливо. Сегодня и ее, и меня избили и унизили ни за что. Кто-то решил воспользоваться своей безнаказанностью, ткнул пальцем в небо в поисках сегодняшней жертвы и жребий пал на нас. Так нас с Генкой еще и ограбили, уничтожив наше молоко и лишив еды. Хотя и ее, можно сказать, ограбили тоже. Ведь ее тоже лишили еды и не важно, что по другой причине. Результат тот же. Как же хочется отомстить! Насолить, напакостить, сделать что-нибудь такое гадкое, чтоб всё, что они творят, вернулось им с лихвой. Представился бы такой случай. Было бы здорово.

– Может, искупаемся, Генка, – предложил я.

– Не знаю, – ответил он, приложив ладонь ко лбу, – честно говоря, я себя не очень хорошо чувствую.

Я прикоснулся ко лбу Генки и точно, он совсем был горячим.

– О, да ты, брат, заболел, – сочувственно произнес я, – давай-ка домой пойдем, а то твоя бабушка уже, наверное, вся испереживалась.

Баба Галя, услышав о нашем неудачном походе за молоком, еще долгое время ругалась, посылая всевозможные проклятья на головы бессердечных полицаев, и обещала даже сходить к знакомой старухе-гадалке, чтоб та на них порчу навела. Затем, уже подуставши, она махнула рукой, сказала «Бесы они, и черт им судья», и пошла на кухню накапать в стаканчик успокоительного. Генка лежал в постели и, прижав мокрое полотенце ко лбу, постанывал в такт праведному бабушкиному возмущению.

Ну что же. Молоко не донесли, оладий не поели, придется топать домой голодным. Распрощавшись с Генкой и его бабушкой и пообещав назавтра взять у матери и принести горчичники, я отправился домой, размышляя о том, что будет, если мы снова нарвемся на этих двух полицаев. Думаю, нам явно не поздоровится. Теперь площадь аккуратно обходить придется. Хотя, не вечно же они там околачиваться будут. Но ведь вдруг это именно их патрульный пост? И если все-таки поймают? Ну не убьют же! Изобьют – это точно. А может еще и в полицейский участок заберут и там добавят. И не пожалуешься ведь никому. Все сами боятся. Эх, скорее бы Красная Армия разбила этих проклятых немцев. Под Киевом, говорят, наши крепко их бьют. Ничего, добьют. Обязательно добьют. Немцам Киев никогда не взять! А от Киева – прямая дорога к нам. Сто километров с небольшим. А что такое сто километров для Красной Армии? Пустяк! Вот тогда-то мы всем этим гадам и предъявим. За все ответят! Когда наши вернутся, я даже участковому Кошкину буду рад. Хоть он и сволочь! Но если он нас от немцев и полицаев избавит, я все ему прощу. Так и скажу: – «За освобождение нашего города заслужили Вы, товарищ Кошкин, низкий поклон и мое личное прощение». Да. Именно так я ему и скажу.

Ненавижу август! Противная, прилипающая к вискам и дурманящая до головокружения сто раз несносная жара! Сейчас бы спуститься с Замковой горы вниз, прямо к Каменке, забраться на выложенные поперек узенькой речушки валуны, пробежать по ним до середины и оттуда плюхнуться бомбой прямо в холодную воду. Черт с ними, с пиявками. Всю кровь все равно не выпьют.

Но сначала горчичники отнести надо. Для Генки. Умудрился же простудиться в такую жару! На ходу нащупывая за пазухой пачку горчичников, я свернул в переулок и вдруг очутился посреди огромной что-то вполголоса обсуждающей толпы, почему-то довольно тепло одетых людей с чемоданами в руках. Толпа доходила до конца бывшего Милицейского переулка, названного так из-за находившегося там до войны отдела милиции, в здании которого теперь заседали полицаи. Табличку с названием переулка убрали сразу, а новую так и не поставили. Наверное, немцы еще название не придумали. Хотя, что тут думать? Был Милицейский переулок, а раз теперь там полицаи – значит, будет Полицайский, – усмехнулся я, довольный собственной догадкой.

– Здравствуй, Волынчук!

– Здравствуйте, Борис Аронович!

Наш учитель математики. Ты посмотри! В новом костюме! Я его в таком новехоньком костюме ни разу не видел. А вот и его жена рядом. Новое платье, огромные красные бусы, видные за километр. Даже волосы на бигуди наверняка прямо утром и накрутила. Вырядились как на концерт, ей Богу!

Может, действительно, музыкальное мероприятие намечается? Баян в чехле стоит на тротуаре. А вот еще один. Мальчик, лет семи, стоит в сторонке, прижимая к груди футляр со скрипкой, будто это его самая большая ценность и взрослые наконец-то доверили ему ее охранять. Он стоит, не двигаясь и абсолютно не реагируя на свою младшую сестру, лет трех, которая отчаянно пытается что-то достать из кармана его коротких штанишек. Она пыхтит, сопит и капризничает, левой рукой пытаясь вытолкать это «что-то» из кармана, а правой хоть как-то зацепиться за него. Для этого ей приходится подниматься все время на цыпочки, что еще больше ее раздражает, и я уже отчетливо слышу сквозь низкий и глухой рокот переговаривающейся толпы ее настойчивое хныканье: