Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Маша Бланк

Унтерштурмфюрер обернулся назад и махнул рукой двум немецким солдатам, находившимся неподалеку.

– Beide zu mir! «Оба ко мне!»

Солдаты подбежали и вместе с офицером взяли Степана под прицел.

– Erschieß ihn, hab’ ich gesagt! Das ist ein Befehl! «Пристрели его, я сказал! Это приказ!» – снова скомандовал офицер Степану, глядя на него спокойным безразличным взглядом.

– Нет, не дам! Племянник это мой! Сестры сын! Не позволю! – Степан встал между мной и немцами и, широко раскинув в стороны руки, попятился назад. Закрывая меня собой, он отступал, пока моя голова не уткнулась в его широкую спину.

«Бедный Степан! Сегодня я подвел и тебя», – закрывая глаза, обреченно выдохнул я.

Неожиданно офицер громко захохотал и к его громкому хохоту эхом добавился услужливый смешок его солдат. Степан вытащил меня из-за своей спины, крепко прижал к себе обеими руками, и я увидел, как немцы дружно, тыча в Степана пальцами, потешаются над ним.

– Na gut. Jetzt sehe ich, dass das dein Neffe ist. Hol ihn ab und verschwindet.

– Что? Что он сказал? – Степан, еще не до конца уверенный, сулит этот смех спасение или нет, обратился к переводчику.

– Герр унтерштурмфюрер сказал, теперь он видит, что это действительно твой племянник. Забирай мальчишку и убирайся. На сегодня работа окончена.

– Да, да. Конечно. Данке, герр унтерштурмфюрер, данке, герр Фидлер, данке шон, – Степан взял меня за руку и потащил к стоявшему неподалеку мотоциклу.

– Лезь в коляску. Сейчас я тебе какую-нибудь одежду раздобуду. А ты пока сиди тихо и жди меня.

Степан убежал и минут через пятнадцать вернулся, неся в руках какие-то вещи.

– Давай. Примеряй. Все новенькое, как из магазина. Так – трусы. Первым делом трусы. Ого! Новенькие, не ношеные! Понюхай. Еще фабрикой пахнут! – Степан пхнул мне под нос перевязанный бечевкой сверток с трусами и портянками. – А тут сорочка. Белая. А вот штаны и пиджак. Одинаковые. Гарнитур прямо… Пиджак потом примеришь. И вот – сапоги! Яловые! Почти новые! Вот евреи! Какой запасливый народ! Так, прячь их в коляску. Вот сестренка Валя, мать твоя, рада будет такому богатству!

Глаза Степана горели азартом мальчишки, ворующего вишни в чужом саду, и, глядя на него, совершенно не верилось, что этот человек каких-то полчаса назад думал, что нас убьют.

– Давай, надевай быстрее, пока немцы не спохватились. Они это добро в Германию на реализацию отправляют. Ничего не обеднеют.

– Людей в яму, а вещи на реализацию? Да, дядя Степан?

– Все, поехали! – Степан оставил мой вопрос без ответа, завел мотоцикл и мы медленно, объезжая деревья, выехали на шоссе.

Я молчал всю дорогу. Один вопрос мучил меня. Я боялся его задать, но еще больше боялся получить на него ответ. Дядя Степан. После отца и матери, он был самый родной мне человек. ЧТО там делал дядя Степан? Неужели… Я хотел узнать правду, и в то же время не хотел ее узнавать.

Было почти темно, когда мы подъехали к нашему маленькому старому дому, стоявшему прямо напротив въездных ворот Русского кладбища. Этот дом был когда-то и Степана. Они с матерью в нем выросли. Я собрался с духом и решил все-таки задать мучивший меня вопрос. Но Степан меня перебил:

– Все, выгребай вещи из коляски и марш до дому отдыхать. Скажи матери, я заеду на днях. И ничего ей не рассказывай. Скажи, с дядей Степаном на мотоцикле катался.

– А мать знает, что ты немцам служишь?

– Ну, во-первых, не немцам, а новой украинской администрации. А во-вторых, вот я заеду через пару дней и сам ей все расскажу. Да и, кстати, вот еще, матери передай. Скажи, подарок от меня.

Степан засунул руку в боковой карман своего форменного пиджака и достал оттуда огромные красные бусы. Такие бусы, наверное, видно за километр.

– Не надо, дядя Степан. Я знаю, чьи это бусы, – сказал я и, не оглядываясь, поплелся домой.

Мать уже спала, совершенно не подозревая, ЧТО могло сегодня случиться со мной. Она этого никогда и не узнает. Во всяком случае, от меня. Я положил собранные Степаном вещи на стол, тихо разделся и лег на кровать поверх одеяла. Болела голова, и ужасно пекли обожженные августовским солнцем плечи. Тело все еще было грязным от земли и засохшей крови. Помыться тихо вряд ли получится. Мать проснется. Придется ждать до утра…

Я закрыл глаза. Так же как и вчера. В такое же время. В той же постели. В том же доме. Но мир извне уже не был таким, как вчера. В нем больше не было ее… Слезы потекли из моих глаз. Они текли не переставая, заливались в уши и холодили коротко остриженный затылок. Ах, если бы можно было вернуть этот день назад! Я все еще вижу ее лицо. Слышу ее голос, смешивающийся с голосами людей вокруг нас. «Папа, нам к первому столику», «Может, и не поедем», «Да-да, Машенька, Вы очень наблюдательны», «Только интеллигенция»…

Я присел на кровати. А ведь отец Маши портной! Простой портной. Не из интеллигенции. Он работал в «Облпошивтресте». Отец шил у него костюм года три назад. И я же, по поручению отца, этот костюм забирал! Он так и висит в шкафу ни разу не надеванный. Так может, их никуда не повезли? Но куда же они тогда испарились из этого чертова Милицейского переулка? А может, они там были и я их не заметил? Побежал за машиной, а они стояли где-то в стороне? А может они просто пошли домой? Просто развернулись и пошли домой? Ах, если бы все было именно так!

Я откинулся на подушку, вытер остатки слез и закрыл глаза. Сон тяжело наваливался на меня. Итак, завтра, с утра, на Подольскую, к нашей третьей школе. Забрать оттуда Генку и оттуда к Маше домой. Надо самому во всем убедиться. Как жаль, что немцы трамвай с центра на Русское кладбище отменили. Мать из-за этого работу потеряла. Почти всех водителей трамвая выгнали. И велосипеды сдать, сволочи, приказали. Придется опять пешком.

По мере погружения в сон мысли в голове, медленно теряя форму и рациональность, становились все более вязкими и неповоротливыми и, разбиваясь на мелкие осколки слов, уже не несли в себе никакой общей целостности. «Божественное чудо… Чудес не бывает… Наука это доказала… Я живой.… А если все-таки… Господи, если Ты все-таки… Верни мне ее!»

– Ну, сынок, расскажи-ка ты своему дружку, откуда ты вчера такой чумазый вернулся.

Я открыл глаза. Над моей головой, подперев бока руками, стояла мать. Она выглядела слегка сердито, но это было не настоящим. Она не умела притворяться. По ее лицу всегда можно было угадать ее настроение, как бы она не старалась его скрыть. На стуле рядом с кроватью сидел Генка и усердно хрустел большим свежим огурцом с нашего огорода. Огурец был таким сочным, что после каждого укуса брызги разлетались в разные стороны, обильно оседая на Генкиных круглых очках, что его, однако, нисколько не волновало.

– Да-да, – бодро закивал головой Генка, – рассказывай, зачем тебе вчера на вокзал понадобилось?