Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Маша Бланк

– Ябака, дай ябака!

Мимо меня, поддерживая под руки пожилую женщину, прошли двое невероятно похожих друг на друга молодых парней.

– Не волнуйтесь, мама. Нас же не в Сибирь отправляют. Мы с Яшей, как только прибудем на место, сразу же Вам напишем. Почта, говорят, уже очень хорошо работает. У немцев с этим большой порядок. Они даже новые почтовые марки выпустили, и Яша их немедленно купил.

Спохватившись, женщина резко остановилась и, посмотрев на второго сына, вскрикнула:

– Ой, Яша, а марки? Марки ты не забыл?

Он нежно погладил мать по руке и, успокаивая, ответил:

– Нет, мама, конечно не забыл. И марки и конверты и чернила и запасные перья и, конечно же, бумагу – все взял, ничего не забыл!

Они продолжили свой путь, и какое-то время я еще слышал ее жалующийся голос:

– И все-таки это несправедливо. Ну и что из того, что я русская, а мой муж еврей. Я же мать! Пусть русская – но мать! Почему мне не разрешают поехать вместе с моими сыновьями? Был бы жив ваш отец, он бы добился, чтоб нас отправили вместе…

Ага! Значит, все эти люди куда-то едут! И ясно, что не в Сибирь. Но куда? Я знаю, конечно, что от любопытства кошки дохнут. Но я же не из-за любопытства! Я из-за любознательности! Да и заболевшему Генке будет что рассказать.

Помогая себе локтями, я протолкнулся к полицейскому участку. На улице возле входа стояли два стола с печатными машинками, за которыми сидели двое, по всей видимости, писарей. К каждому столу была прикреплена деревянная табличка. На одной из них черной краской было написано «Раб», а на другой, шрифтом поменьше «Служ. Ижд». Один из полицаев с важным видом мерил шагами расстояние между столами и кричал в рупор:

– Повторяю. К столам подходим с паспортами. У кого в графе «социальное происхождение» значится «рабочий» подходит на регистрацию к столу с табличкой «Раб». Служащие и иждивенцы ко второму столу.

– Папа, нам к первому столу.

Голос, знакомый голос. Я обернулся и, конечно же! Это она! Маша Бланк. Самая красивая девочка в нашем классе! Нет, ну что я говорю? Во всей школе! А может, даже во всех школах вместе взятых! Ее лоб и нос составляли почти сплошную линию, делая ее похожей на древнегреческих богинь с картинок из учебника по истории. А расчесанные на пробор волнистые русые волосы, собранные сзади в свернутую в клубок косу, как это обычно делают уже взрослые женщины, и всегда спокойный, скульптурно замерший взгляд, еще больше закрепляли это сходство. И еще у нее был талант, которым не мог похвастаться никто. Даже из мальчишек. Она могла языком достать до кончика носа! Шевелить ушами и громко свистеть каждый дурак может научиться, а языком коснуться собственного носа? Нет, для этого определенно нужен талант! На вопрос как она это делает, Маша «якобы скромно» отвечала, – «Я думаю, этому уменью способствует мой классический греческий профиль. Папа говорит, как у Персефоны». Не знаю, кто такая Персефона, но Маша наверняка красивее.

– Здравствуй, Коля, – она улыбнулась своими маленькими летними веснушками, и ее лицо сразу стало живым и настоящим.

– Привет. А куда это вы все едете? – выпалил я уже минут десять мучивший меня вопрос.

– Ты разве не читал объявления? Они уже два дня по городу расклеены. Всем евреям приказано зарегистрироваться в местных полицейских участках для распределения на работы. Некоторых в Германию везут. Уже машин десять с людьми на вокзал отправили.

– На вокзал? А ты? Ты тоже уедешь?

– Не знаю. Мы еще не прошли регистрацию. Но надеюсь, что нет, – Маша наклонилась к моему уху и, прикрыв ладошкой рот, тихо добавила, – Я заметила, что на вокзал отправляют только тех, кто прошел регистрацию у второго столика. Служащих с семьями и иждивенцев. А рабочим велели собираться у старой тюрьмы.

– Так, так, так, молодые люди. Простите, что невольно подслушал Ваш разговор. Я, конечно же, сделал это не намеренно, но хочу отдать должное вашей, Машенька, наблюдательности. Вы тоже, как и я, заметили, что на вокзал отправляются только представители интеллигенции.

Обернувшись, мы увидели нашего учителя истории и большого любителя шахмат Максимилиана Соломоновича. Он весело улыбнулся, будто все происходящее его очень забавляло, затем слегка приподнял шляпу, раскланялся по-старомодному и, заложив руки за спину, продолжил свой неспешный променад. Судя по его беззаботному виду, «променад» было самое подходящее слово.

– Машенька, наша очередь подходит. Извините, юноша. Нам нужно идти, – отец Маши взял ее за руку, ее мать прощально улыбнулась и они направились к столику регистрации с табличкой «Раб».

Миллионы мыслей взорвались в моей голове:

«В Германию. Они едут в Германию! Навсегда! И я больше никогда ее не увижу. А может их все-таки оставят? Подождать и узнать? Да! Обязательно нужно подождать и узнать. А если они все-таки уезжают? И их повезут на вокзал? Проводить? Забраться тайком в машину, доехать с ними до вокзала и там проводить на поезд? Последний раз махнуть рукой на прощание? А может даже поцеловать? В щечку. Может она согласится? Ведь мы же расстаемся навсегда! Да! Именно так я и сделаю! Но… Ах, черт! Горчичники! Нужно отнести бабе Гале эти проклятые горчичники!»

Я рванул в соседний переулок, добежал до дома бабы Гали, взлетел на второй этаж и нетерпеливо забарабанил в двери.

– Баба Галя! Это я! Коля! Откройте! Я горчичники от матери принес! Для Генки! Спите все, что ли?

Нет ответа. Где же она? Неужели нет дома? Но куда она могла пойти? Может у соседки? Я продолжал колотить в дверь еще какое-то, казавшееся нескончаемым, время. Наконец, тихий голос бабы Гали донесся из-за двери.

– Тише, тише, Коленька. Гена спит. Сейчас открою.

Я слышу, как ключ медленно проворачивается в замке. Ну же! Давай! Еще один оборот! Лязг щеколды. Скрежет цепочки. Ну, наконец-то!

Дверь приоткрылась и на пороге появилась баба Галя, бабушка Генки. Я не дал ей сказать ни единого слова и впихнул в руки горчичники.

– Держите Ваши горчичники! Все, я побежал!

– Куда ты так летишь, Коля? Гена тебя все утро прождал, пока не уснул. Не зайдешь, что ли?

– Потом, баба Галя, потом! Там евреев в Германию отправляют! И Машу Бланк тоже! Я после зайду и все расскажу, – прокричал я, прыгая вниз по ступенькам и распугивая спавших на них котов.

Я выскочил на улицу и через несколько минут был у полицейского участка. Людей стало меньше. Я бешено завертел головой в надежде увидеть Машу. Но ни ее, ни ее родителей нигде не было видно. Где же она? Неужели уехали? Я увидел, как два закрытых грузовика в начале переулка медленно выворачивают на Подольскую. В третью машину, помогая друг другу, все еще забирались люди. Может быть она там, в машине? С почти физической болью непомерная тоска защемила сердце. «Увидеть Машу!». Только эта единственная мысль все еще билась в моем оцепеневшем мозгу, полностью завладев всеми импульсами и движениями моего тела. Я рванул к машине, смешался с садящимися в нее людьми и уже через несколько секунд запрыгнул внутрь.